Книга Обыкновенные девчонки (сборник), страница 13 – Елена Ильина

— Как тебя зовут? А? Ты в каком классе учишься?

Но Аня молчала. Что-то душное, тяжелое словно навалилось ей на грудь, сковало руки и ноги, налило свинцом голову, затуманило глаза. Даже одно какое-нибудь словечко Ане было бы трудно выговорить. Хотелось лежать не двигаясь, хотелось, чтобы девочка ни о чем не спрашивала, а лучше сама рассказала бы обо всем — и почему здесь все стеклянное, и давно ли ее, Аню, привезли в больницу, и не видела ли девочка Анину маму.

Но не было сил расспрашивать. Аня опять закрыла глаза, и ей представилось, будто она снова дома. Мама осторожно одевает ее, чтобы везти в больницу. Одевает как маленькую — натягивает на ноги длинные чулки, вместе с папой приподнимает ее, чтобы завернуть в одеяло. Аня слышит их голоса, ласковые, встревоженные, но никак не может разобрать, что они говорят. А потом ее укладывают на носилки, и два санитара в белых халатах, в высоких сапогах поднимают носилки и бережно несут из комнаты. Чуть покачиваясь, Аня как будто плывет куда-то, а мама идет рядом и поправляет на ходу Анино одеяло. Вот и ступеньки лестницы, по которым еще так недавно она весело сбежала вниз, отправляясь в школу.

Школа! Первое сентября! Как хорошо, как весело началось это утро и как грустно кончилось! Подумать только — она поссорилась со своей самой лучшей подругой, с Катей! А ведь они дружат так давно, даже не с первого класса, а еще раньше — со старшей группы детского сада…

«И что я наделала! — думала Аня, перебирая горячими неловкими пальцами край простыни. — За один день все успела — и Кате наговорила не знаю что и новую девочку обидела. Из-за этой глупой ссоры Кате попало от Людмилы Федоровны. Рассадили нас… А все из-за чего?»

Аня напрягла память, вспоминая.

«Из-за чего же?»

Но вспомнить было трудно. Перед глазами вставало румяное лицо Наташи, робко поглядывающей на Катю и Аню, и сама Катя, сначала такая веселая, счастливая, а потом недовольная, хмурая. И во всем, как всегда, виновата она, Аня! Взяла и сама испортила всем праздник! И теперь, конечно, все на нее сердятся. «Это кто такая Аня? — спросила, наверно, Наташа. — Та противная девчонка, что так задается?» — «Да, — сказала, должно быть, Катя, — та самая. Только раньше она такой не была. Не знаю, что с ней сделалось».

И Катя, конечно, не захочет с ней больше дружить. Еще бы, кому охота водиться с такой злючкой? А ведь все могло быть так хорошо! Катя сама обещала помогать Ане по русскому письменному, они бы часто-часто бегали друг к другу — и уроки готовить и просто так, поиграть. А теперь ничего этого не будет. Она заболела, сильно заболела, может быть на целый месяц, на два, на три. За три месяца так отстанешь от класса, что уж и не догнать, как ни старайся. Чего доброго, еще на второй год оставят. На второй год! Второгодница…

Аня заметалась, застонала. И сейчас же девочка за стеклянной стеной стала громко звать няню:

— Нянечка, няня! Новенькой плохо!

«Новенькой», — подумала Аня. — А я не могла назвать Наташу «новенькой». «Второгодницей» ее обозвала. А ведь она болела, как и я…»

Дверь из коридора приоткрылась, и к Ане легкими быстрыми шажками подошла маленькая старушка няня.

Она была вся в белом, только тапочки у нее были черные. И Аня вдруг почувствовала, что она не может смотреть на черное — от этого голова начинает еще сильнее болеть. И Аня подняла глаза на белый нянин халат.

— Что, доченька, что? — спросила няня, склонившись над ней. — Головушка болит? Может, попить хочешь? — И няня поднесла к Аниным пересохшим губам ложечку с чаем. — Не надо, детка, плакать. Скоро поправишься, опять в школу пойдешь.

— Нянечка, — с трудом выговорила Аня, — можно мне письмо послать?

— Письмо? — удивилась няня. — Маме, наверно? Да мама завтра и сама к окошку подойдет. Она и нынче приходила, все на тебя смотрела.

— В школу… письмо, — чуть слышно произнесла Аня. — Подруге.

Няня осторожно поправила подушку под Аниной головой:

— В школу, деточка, писать нельзя. Эта болезнь прилипчивая. Заразиться могут подруги.

— И большие могут заразиться?

— Бывает, что и большие заражаются.

— Значит, и учительнице нельзя написать?

— Никому нельзя, — строго сказала няня. — А сюда — пожалуйста, сколько угодно.

«Сюда!.. — подумала с горечью Аня. — Станет ей Катя писать сюда после всего, что было!»

Ах, что же ей теперь делать? Что делать? Если бы она хоть пять минут могла поговорить с Катей, она бы все, все объяснила… Сказала бы, что у нее и тогда уже сильно болела голова и это, наверно, от болезни она была такая плохая. И Катя, конечно, все бы сразу поняла и перестала сердиться. Только бы пять минут!.. Так нет! Нельзя повидать Катю и на одну минуточку.

В письме так хорошо не напишешь, как на словах скажешь. Но все-таки хоть бы позволили записку написать! Да ведь не позволят. И просить-то даже нельзя: болезнь, говорят, прилипчивая… Что же делать? Маме сказать? Через стекло? Ничего она через стекло не разберет. Только будет кивать да говорить: «Хорошо, деточка! Лежи спокойно, деточка!» А разобрать — не разберет.

И, значит, все три месяца Катя так и будет думать про нее, что она скверная, злая, противная — самая плохая в классе. Будет так думать и разлюбит ее совсем. И все девочки разлюбят. И Людмила Федоровна, наверно…

Она всхлипнула, и слезы ручейками потекли у нее по щекам — в рот, в уши, за воротник больничной рубашки.

Во рту сделалось солоно и горько. Горячая наволочка под щекой смокла.

— Кто у нас тут плачет? — вдруг услышала Аня чей-то ласково-сердитый голос и увидела над собой тоненькую девушку в белой пышной косынке.

— Это — наша новенькая, — ответила за стеной девочка. — Тетя Муся, я к ней нянечку позвала.

Тетя Муся — это была медицинская сестра — осторожно вытерла полотенцем Анины глаза и щеки, перевернула подушку и сменила потеплевший и потяжелевший пузырь. Ане опять стало как-то прохладнее и легче.

Потом тетя Муся присела на табуреточку возле Аниной постели и стала говорить, что никто из детей не плачет, даже самые маленькие, и что скоро Аню переведут из бокса — так называются эти стеклянные комнатки — в общую палату. А там весело — ребята и в разные игры играют и книжки читают. И даже ходить им позволяют, как будто это и не больница вовсе, а детский санаторий.

Аня хотела было рассказать этой ласковой тете Мусе, что она не скучает и не боится, а плачет совсем из-за другого. Но у нее не было сил говорить, да и все равно тетя Муся не поняла бы, наверно, всего, что случилось. Она закрыла глаза. Пузырь со льдом так славно холодил лоб. Кругом было тихо, и Аня уснула под мерный, убаюкивающий голос тети Муси.

А утром, когда она проснулась, все эти стеклянные комнатки заливало веселое солнце. Из-за стеклянной стены смотрела на нее девочка — та самая, с обвязанной головой, — которой так хотелось вчера вечером поговорить с Аней.