Книга Обыкновенные девчонки (сборник), страница 148 – Елена Ильина

— …Шли Аленушка с Иванушкой и увидели в лесу избушку. Вошли, а там никого нет. Пусто, темно. В трубе ветер воет: у-у-у… И вдруг слышат — топ-топ. Кто-то шагает в сенях и железной палкой стучит об пол. Вошла в избу старуха — худая, кривая, одноглазая. Юбка на ней черная, кофта черная, платок черный.

Посмотрела старуха на детей одним глазом и говорит:

«А-а, гости пришли? Вот и хорошо! У меня как раз на ужин нет ничего».

«А мы сыты», — говорят Иванушка и Аленушка.

«А зато я голодная. Вот зажарю вас и съем…»

Кто-то рядом с Гулей тихонько охнул.

— Что, страшно? — спросила Гуля.

— Ничего, рассказывай, — сказал Мика.

И Гуля продолжала рассказывать свою страшную сказку:

— Взяла старуха в руки лопату и говорит Иванушке:

«Садись, я тебя в печь посажу».

Заплакала Аленушка:

«Ой, лишенько!»

А Иванушка набросил на Аленушку шубку мехом вверх и говорит ей тихонько:

«Прикинься, Аленушка, овечкой, бодайся и кричи: «Ме-е-е!»

Аленушка так и сделала. Мечется по избе и кричит:

«Ме-е-е! Ме-е!»

«Вот глупая овца!» — говорит старуха.

Схватила Аленушку и выбросила ее за дверь. Стоит Аленушка одна у закрытых дверей, в темном лесу и плачет:

«Иванушка, братец мой! Иванушка!..»

Кто-то из ребят громко всхлипнул.

— Зажечь свет? — спросила Гуля.

— Не надо, — послышались в темноте голоса.

И Гуля продолжала:

— Плачет Аленушка, а Иванушка говорит старухе:

«Поучи меня, как сесть на лопату. А то я в печку не влезу».

«Поучить недолго, — отвечает старуха. — Вот, смотри».

Села она сама на лопату, а Иванушка как сунет эту лопату в печь! Старуха и крикнуть не успела. Закрыл Иванушка печь заслонкой — и прочь из избы.

А там Аленушка ждет. Сбросила она с себя овечью шубку и говорит:

«Прощай, лихо! Натерпелись мы от тебя лиха!»

И убежали они оба к себе домой. Прибежали и стали жить лучше прежнего…

Сказка кончилась.

В темной комнате было так тихо, что казалось — октябрята уснули. Гуля повернула выключатель, и яркий свет брызнул всем в глаза. Щурясь, ребята подняли головы.

И как раз в это время открылась дверь. Вошла Люба.

— Что тут происходит? — спросила она.

— Мы страшную сказку слушали, — хором ответили октябрята. — В темноте!

— Почему в темноте? — удивилась Люба. — Кажется, сегодня у нас в школе все время горел свет.

— Мы нарочно погасили, — сказала Гуля.

Люба удивленно на нее посмотрела. Гуля смутилась:

— А что, разве нельзя?

— У нас с тобой об этом будет особый разговор, — сказала Люба. — А вы, ребята, идите по домам, уже пора.

И когда комната опустела, Люба подумала и начала серьезно:

— Ты вообще неплохо рассказываешь сказки, в этом нужно отдать тебе справедливость. Я сама заслушалась, стоя у двери. Но объясни мне, пожалуйста, зачем ты пугаешь малышей?

— Я их не пугаю, — ответила Гуля. — Я воспитываю в них характер. Я хочу, чтобы они были смелыми и не боялись страшных сказок.

— А зачем тебе понадобилось гасить свет?

— Чтобы было еще страшнее. В театре ведь всегда бывает темно во время спектакля.

— Смешная ты, Гуля, — улыбнулась Люба. — В театре только в зрительном зале темно, а на сцене светло.

— Ну а если на сцене ночь?

— Все равно есть какое-нибудь освещение. Иначе ведь никто ничего не увидит.

— Да ведь у меня и сцена, и зрительный зал — все в одной комнате, — не унималась Гуля.

— У тебя вообще не театр, а октябрятский сбор. Это же маленькие дети! Ты их напугаешь так, что они ночью спать не будут… Прежде чем такие опыты устраивать, надо с кем-нибудь из старших посоветоваться. Воспитание характера — не такая простая штука.

Гуля обиженно нахмурилась и хотела уже что-то возразить, но тут неожиданно ей вспомнилось, как совсем еще недавно Килька и Клюква заперли ее в клетке с медвежатами, чтобы проверить ее храбрость…

— Ладно, — сказала она, — я буду осторожнее. Буду советоваться. Только не отнимайте у меня моих октябрят.

После этого разговора Гуля уже не отваживалась больше на рискованные воспитательные опыты.

Прежде чем затеять какую-нибудь новую игру или выбрать для октябрят книжку, она старалась припомнить, что сама любила больше всего, когда была такая, как они, что ее пугало в те времена, что было понятно и что нет.

Она стала по-настоящему готовиться к сборам. Перелистав книгу, соображала, не понадобится ли eй что-нибудь объяснить ребятам или досказать.

Гуля любила «досказывать», и ребятам нравилось, когда она начинала сама придумывать продолжение рассказа или сказки.

Она часто отправлялась со своими ребятами в далекие прогулки — на трамвае и пешком — и сколотила из них настоящую спортивную команду.

Ребята гордились своей вожатой и с нетерпением ждали каждого сбора.

Но недолго пришлось Гуле возиться с малышами. Маму опять перевели на работу в Киев, и вместе с ней должна была уехать Гуля. Перед самым отъездом на прощание она повела октябрят в кино. Там ее ожидала совсем непредвиденная встреча. После картины, в конце сеанса, показали последний номер кинохроники.

Перед глазами зрителей поплыли московские улицы, спортивное состязание на одном из столичных стадионов, канал Москва — Волга… И вдруг Гуля увидела такой памятный ей овальный зал в Кремлевском дворце, высокие двери с бронзовыми украшениями и толпу пионеров в артековской морской форме.

Чуть качнулись и подступили к самым ее глазам знакомые лица: Барасби Хамгоков, Мамлякат…

А вот и она сама — Гуля Королёва. Не дочь партизана, не Василинка и не Варька, а школьница, пионерка — почти такая же, как сейчас, только чуточку поменьше ростом.

— Гуля! Гуля! Это ты! — закричали октябрята.

— Тише, что вы кричите! — сказала Гуля.

У нее билось сердце. Ей было радостно и странно опять увидеть своими глазами все то, что она так берегла в памяти. Пожалуй, на этот раз она увидела даже больше: много разных подробностей, которые не успела тогда заметить от радости и волнения.

И, уж конечно, только на экране могла она увидеть себя самое, Гулю Королёву, на приеме в Кремле.

Досмотрев хронику, она перевела ребят через дорогу, а сама вернулась в кино, чтобы еще раз посмотреть на артековцев в Кремлевском дворце.