Книга Так они жили, страница 18 – Елена Ильина-Пожарская

— Может быть, ей нельзя было уйти? — старалась себя утешить девочка. — Может, она придет завтра? Нет уж, видно, нечего ждать. Совсем я одна, совсем! Никому не нужная… Нелюбимая… И тетя Аня меня забыла, не пишет. И книг не посылает. Хоть бы здесь где-нибудь книжки были, хоть бы почитать было можно… Все, все отняли! — и Женя горько заплакала, уткнув голову в подушку.

В это время послышался шум колес, окрик кучера «пади!» — и девочка, приподняв голову, решила, что тетка уехала на бал.

Не прошло после этого и десяти минут, как скрипнула дверь и в комнату неслышно проскользнула маленькая белая фигурка.

— Не спите? — окликнула ее вошедшая Оля.

— Оля, милая, это вы! Я вас уж и ждать перестала! Вы в одной рубашке? И босая? Вам холодно, идите сюда на кровать, возьмите одеяло, закройтесь, — торопливо болтала Женя, не зная, как высказать свою радость.

— Ничего, не замерзну, — отвечала девочка, казавшаяся еще худее и бледнее без платья. — Я как узнала, что Аглая Григорьевна уедет, так под диван и не полезла… Незачем было. Теперь, поди-ка, весь дом пуст, обрадовались воле-то, хоть часочек-то дух перевести. Все теперь внизу, в людской, в комнатах хоть шаром покати, а Анютка моя спит, как тетеря, — и девочка совершенно неожиданно рассмеялась.

Этот смех так скрасил ее личико, глазки так весело засверкали, что Женя не могла удержаться и, притянув ее к себе, крепко поцеловала.

Оля робко, но охотно ответила на этот поцелуй и без церемонии забралась на постель, причем Женя крепко прижалась к ее худенькой фигурке.

— Оля, я… Я, знаете, вас очень люблю, — проговорила она, почти стыдясь своих слов.

— Да и я, Женюшка, вас люблю. Сначала-то мне показалось, что вы вся в тетеньку, такая же каменная, ну а потом вижу — нет, не похоже.

— Оля, давай дружить, будем говорить друг другу «ты». Я вот с Калей так подружилась!

— Кто же это Каля?

— Бабушкина пялечница — Аскитрея.

— Так это за вашу-то дружбу Степан и поплатился! Господи, уж и драли же его, думали, и не отдышится… Водой отливали!

— Да не может быть!? Расскажи мне, Оля, расскажи все поскорее.

— Рассказывать-то нечего. Видите… Видишь, — поправилась она. — Были здесь проездом пантюхинские мужики. Привезли от Аскитреи Степану гостинца, для вас, значит, репу она послала да пироги.

— Ну?

— Да на беду и вложи записочку к вам… Хорошо, говорят, так отписала.

— Она писать не умеет.

— Ну, попросила кого. Пишет: «Покушай-ка моих гостинчиков да отпиши, каково тебе у аспида живется». Так и написала — «аспида».

— Ну?

— Вот и вышло: «ну»… У нас ведь всё сейчас передадут. Только тем и живут, что друг на друга ябедничают. Всем жить и так солоно, а они еще солонее друг другу устраивают. Вот и выкрали у Степана записку, не успел он еще придумать, как вам ее передать. Выкрали да и барыне. Она, говорят, аж почернела вся. Позвала Степана. От кого письмо и кому? А он уж прямо, видно, на отчаянность пошел: не знаю, говорит, от кого, а и знал бы, не сказал. А барыня, усмехнувшись, этак, и говорит… Я сама слышала, работала за пяльцами в угловой, а они-то в передней как раз против двери стояли. Усмехнулась да и говорит тихо так: скажешь, милый. Скажешь у меня. Пороть, говорит, его, пока не сознается. А нашему рыжему черту, палачу проклятому, старосте, это и на руку. Давно он до Степана добирался, тот ухарь парень… ничего не боится. Ну и пороли же его: вся, говорят, спина как котлета стала. А он молчит. И до того домолчал, что так и замер… Замертво лежал, еле водой отлили, на рядне ^[16] уж в кучерскую снесли. Видно, и староста-то испугался и за спиртом к барыне бегом, а она — Господи, и есть же такие люди! — только, говорят, и сказала: «Собаке собачья и смерть».

С вытаращенными от ужаса глазами слушала Женя бесхитростный рассказ… Ничего подобного она никогда не слыхала. Рассказывали ей Каля и нянька о том, как их соседка крапивой людей секла и заставляла горячий самовар не за ручки, а прямо за горячие стенки носить, но ведь это была какая-то необразованная женщина, и бабушка ее к себе даже на порог не принимала, а тут…

— Оля, — захлебываясь от слез, спросила она, — что же он, жив?

— Жив, говорят, отошел… Велел дать воды испить и только, и будто сказал: «Отольются кошке мышиные слезки», — да где уж, не его первого так пороли, не один он грозился.

— Неужели часто такие ужасы? — Женя от слез еле выговаривала слова.

— Нередко… А ты не плачь, не убивайся: говорят, недолго уж им, господам-то, кровь пить, — скоро воля будет, сказывают.

— Господи, поскорей бы, — от души перекрестилась и Женя.

— А как кормят-то, ты бы поглядела! Как на работе-то морят! Ведь этакой змеи подколодной во всей губернии, поди, нет… Сколько она народу погубила. Вот меня взять. К чему она меня из монастыря взяла? С жиру бесится. Конечно, как я круглая сирота… Мой тятя мещанин был, барки ^[17] имел, да в холеру в один день с мамой и помер. Взяли меня в монастырь, скарбишко ^[18] весь: барку, домишко — все продали, настоятельнице вклад внесли. Меня навек ведь взяли, а тут на-ко ты, генеральше угодить захотели. Для твоего же, говорят, Олюшка, счастья. А от этого счастья в петлю разве! — девочка говорила с рыданием в голосе и вся дрожа, как в лихорадке.

Женя ее обнимала, называла разными ласковыми именами, и обе девочки, обнявшись, вволю наплакались, а потом стали спокойнее.

— Оля, как бы мне к Степану пробраться? — высказала Женя мелькнувшую у нее мысль.

— Да что вы? Разве это возможно! Ведь он в кучерской лежит, во флигеле. Как туда пробраться, чтобы тетушка не узнала? И думать нечего!

— А вот когда-нибудь, когда тетки дома не будет, ты меня и проведешь.

— Дома не будет? Теперь зима началась, она часто по вечерам ездить будет, а только никак это нельзя.

— Да отчего же, Олюшка, милая?

— Оттого, что увидит кто, сейчас донесут. А уж что тогда будет… Прямо ложись и умирай!

— А может, не увидят? Может, не донесут?

— Уж это как пить дать донесут. У нас все этак. Барыня нарочно всегда доносчика выдаст, вот и на него со зла донесут. Все этак друг на дружку и натравливают. Нет, не поведу я тебя.

— Да ты мне расскажи… Я сама пройду.

— Зачем же тебе идти-то? Ведь уж не поможешь!

— Я его хоть поблагодарю. Ведь из-за меня он… Я ему хоть золотой подарю.

— Золотой? Да откуда ты возьмешь?