Онлайн книга «Дети Солнцевых»
|
Неясный луч надежды опять блеснул в душе Буниной. — Где теперь Ботановская? — спросила мадам Адлер. — Она сегодня свободна и, верно, работает наверху. — Бегите наверх, узнайте и возвращайтесь сюда с ответом. «Господи! Если бы только он был у нее! Да и то, кажется, не я, а она клала его в корзинку… впрочем… Если даже она вынула и унесла его зачем-нибудь, Бог с ней! Только бы уж он нашелся!» — думала Бунина, проходя скорым шагом по коридорам и взбегая по лестницам. Ботановская поспешила уверить Глашеньку, что никогда бы и не подумала взять чужую вещь, не спросив на то позволения. Бунина вернулась и упавшим голосом передала инспектрисе слова Ботановской. Выслушав ответ, мадам Адлер призадумалась. — Хорошо, — сказала она. — Теперь идите. Я подумаю… И займусь этим, — добавила она. Когда кончился последний урок, дети по обыкновению убрали книги и тетради и собирались уже становиться в пары, чтобы идти в залу, как пришло распоряжение: всем классам оставаться на местах. — À vos places! À vos places! [104] — крикнула Елена Антоновна своим. Удивленные девочки остановились и, не понимая, в чем дело, в нерешимости посматривали на Елену Антоновну. — Retournez à vos places! Vite! [105] — подтвердила она серьезно. Девочки заняли свои места и, жалуясь друг другу на голод и на утомление, стали строить догадки о причинах сделанного распоряжения и скоро большинством голосов решили, что, верно, приехал кто-нибудь из высоких посетителей. — Похоже, нечего сказать! — произнесла с насмешкой одна из более догадливых. — В самое время! Так бы и позволили… Посмотрите на себя: кто стоит, кто сидит, все растрепанные… Не успела она договорить, как в комнату вошла мадам Адлер и остановилась перед классом, в трех шагах от первой скамейки. Все встали и сделали обычный поклон. — Дети, — сказала мадам Адлер, пристально всматриваясь в лица детей, — не видел ли кто из вас работу мадемуазель Буниной? Девочки, переглядываясь, заговорили очень быстро и все вместе: — Я. И я! Я… Мы, все, много раз! И прежде и сегодня… — Я не то вас спрашиваю. Мадемуазель Бунина сегодня во время рекреации показывала свою работу, потом положила ее в рабочую корзинку, а там через несколько минут ее не оказалось. Не видел ли кто-нибудь из вас, кто вынул работу или подходил к корзинке? — Я не видела, я не видела! — заговорили опять все разом, оглядываясь друг на друга. — Кто-нибудь из вас не трогал ли ее, не переложил ли в другое место? — Я не трогала, и я, и я не трогала! — загудело в ответ. — Становитесь в пары. Не берите ничего с собой, ни книг, ни платков, ничего. Выходите, не торопясь, — скомандовала мадам Адлер. Девочки стали становиться в пары. Мадам Адлер смотрела в лицо каждой из них. Одни шли с любопытством, вопросительно глядя на нее; другие совсем равнодушно; третьи, более нервные, конфузясь и краснея; некоторые весело… Но все шли настолько спокойно, что заподозрить какую-нибудь из них в том, что она из шалости спрятала платок, не было возможности. Когда все воспитанницы были уведены в залу, в классах, в коридорах, в спальнях, во всех шкафах, на и под шкафами, везде, где только есть малейшая возможность положить что-нибудь, все было осмотрено, обыскано, — платка нигде не нашли. Залы, сад, лестницы и все углы были осмотрены ранее. — Это не детская шалость, это воровство, — стали говорить многие. — Но кто мог его взять? — спрашивали другие. — В залу никто не входил, ни один из служителей, не было ни одной горничной, ни одного постороннего лица. Где искать? Искали везде и искали тщательно, но все напрасно. Платок исчез как по волшебству. Бунина заливалась слезами. Глядя на нее, некоторые из маленьких, ее обожательницы, тоже плакали; остальные девочки были как-то сконфужены. Варя была особенно оживлена. Глаза ее горели, щеки пылали румянцем, уши были красны. Когда после вечерней молитвы воспитанницы становились в пары, к Тане Гроневой, стоявшей на своем месте, подкралась сзади Варя и, закрыв ей своими руками глаза, шепнула что-то на ухо, потом чмокнула ее сначала в одну щеку, потом в другую и, взяв ее за плечи, стала подпрыгивать на одном месте и, смеясь, шептать ей что-то на ухо. — Солнцева, чему радуешься? — спросил кто-то из девочек с неудовольствием. А Верочка прибавила с укоризной, как бы в сторону: — И ей не стыдно. У мадемуазель Буниной такое горе, а она точно бесчувственная, точно не понимает! — Она радовалась, когда меня секли?! — сказала вдруг особенно громко Варя, подняв голову и глядя на подруг большими, блестящими, злыми глазами. — Она говорила тогда: «Жаль только, что мало!» Ну и я радуюсь теперь и буду радоваться, если она себе ногу сломает, да! — неожиданно закончила она. Девочки молча и испуганно посмотрели на нее, потом перевели глаза на Бунину, которая продолжала неутешно плакать, и на Елену Антоновну, которая стояла в двух шагах от Солнцевой, и ждали, что они на это скажут, но ни та, ни другая не обернулись. В дортуарах потом только и разговору было, что о «чудном» платке и его таинственном исчезновении. Классные дамы, пепиньерки, взрослые воспитанницы, дети — все собирались в кучки, судили, рядили, высказывали свои предположения, расходились и опять собирались. Но все разговоры ни к чему не приводили, ничего не разъясняли, кроме того что платок был так чудно хорош, так дорого стоил, так много было потрачено на него времени, и вдруг в то время, когда он был готов, когда мечты, которые Бунина лелеяла чуть не с первого года поступления своего в заведение, могли наконец осуществиться и прекрасная работа могла быть поднесена через две недели, в праздник Рождества Христова графине П-й, благодетельнице, воспитавшей Глашеньку… он исчез. Вера Сергеевна, принявшая особенно близко это дело к сердцу, и Елена Антоновна долго совещались и остановились на одном: если это воспитанницы, то не иначе как те, с которыми Бунина имеет дело, то есть ее класс, и потому надо искать только в ее классе и среди детей, которые затаили злобу на Бунину за что-нибудь. — Знаете, — сказала наконец Вера Сергеевна, — я думаю, есть только одно верное средство: попросить Марину Федоровну взяться за это дело. Она сумеет и доискаться, и дознаться, и догадаться, если нужно, — и до сознания довести… — Да, но ведь я с ней уже давно в холодных отношениях, мне обращаться к ней с просьбой неудобно. |