Онлайн книга «Переулок капитана Лухманова»
|
— Вы, любезная Елена Викторовна, уже не первый раз деликатно намекаете, что человеку с моей фамилией не следует рассуждать о любви к русскому языку. Во мне в самом деле коктейль из башкирской, еврейской, татарской, литовской и цыганской крови. Русской — четвертушка, не больше. Ну так что? Пушкин был на четверть арап, Лермонтов — потомок шведских дворян. Фонвизин — немец, Паустовский — украинец, поляк и турок по линии своих дедов и бабок… Следует ли им отказать в праве числиться в списках великой русской литературы? — Но вы не Пушкин! — выпалила Елена Викторовна. — И даже не этот… не Паустовский… — Единственное ваше суждение, с которым я не стану спорить, — учтиво склонил голову Брагич. — Товарищи… коллеги, прошу вас!.. — заспешила Клавдия Максимовна. — У педсовета еще много вопросов… А вы, Андрей Ренатович, все-таки поговорите с классом. Боюсь, что в этой истории не обошлось без участия пятого «А». Брагич опять наклонил голову: — Непременно поговорю… И он поговорил. Вернее, даже наорал на своих питомцев: — Бестолочи! Безголовые авантюристы! Как вы могли позволить себе такое?! Стыд! — А кто докажет, что это мы? — заявил Стасик Ерёмин. — Может, и вовсе не мы, — поддержал его Васёк Тимошин. — Андрей Ренатович, там все правильно написано, — подала голос с задней парты староста класса и отличница Зиночка Горохова. — Правильно?! — взревел Брагич. — Там написано «жрёти» вместо «жрёте» и «воруйте» вместо «воруете»! И перед союзом «а» нет запятой!.. Ну, пусть я получу выговор за ваши фокусы. Но кто простит мне эту вашу безграмотность?! — Андрей Ренатович, мы торопились… — Мы исправим… — раздались покаянные голоса. — Я вот вам исправлю! Если кто-то еще сунется в городской сад, голову отвинчу! И «кол» за поведение до конца года!.. Исправлять ничего не пришлось. Забор спешно побелили. Буквы, правда, проступали сквозь известку, но неразборчиво. И на ошибки никто не обратил внимания… Это было в конце сентября. Потом — осенью и зимой — не раз проходили собрания и концерты, чтобы помочь Феде Огонькову. И похоже, что помогли. Элька однажды доверительно сказал Даньке: — Ну, теперь, кажется, есть большая надежда. Папа вчера говорил… У Матвея Рощина и Маши Чешуйкиной появилась привычка — возвращаться из школы длинным путем, вдоль реки. Они по улице Хохрякова выходили к набережной и потом долго шагали по гранитным парапетам и трапам до автобусной остановки «Городской музей» на Исторической площади. А оттуда ехали обратно, к Ильинскому монастырю. Дело не в том, что Матвею и Маше нравилась набережная. Наоборот, не очень-то она им нравилась. Нагромождение каменных и бетонных стен, разностильных лестниц, уступов, площадок казалось тяжелым и неприветливым. Вдоль мощеных плитами дорог на откосах почти не было деревьев и кустов. А торчащие в разных местах бронзовые скульптуры основателей города и знаменитых купцов выглядели на фоне одетого камнем берега маленькими, как лилипуты. А особенно Мак досадовал на большую медную модель двухмачтового парусника из экспедиции Беринга. Он не раз повторял Маше слова Мира, что Беринг к этому городу не имел никакого отношения и никогда здесь не бывал, а над рекой надо было поставить макеты торпедных катеров и парусных шхун, которые строили здесь для освоения Северного морского пути местные купцы. Маша соглашалась. Тем более что это были суждения не только Мака, но и Мирослава. И все-таки на высоченной набережной было хорошо, потому что с нее открывались заречные дали. Над старинной Береговой улицей, новыми многоэтажными районами, Заречным парком и садами, до которых еще не добрались порубщики-инокробы, висели пухлые сизые облака. Несмотря на пасмурную расцветку, облака не казались сумрачными. В них таилось мартовское тепло, и казалось даже, что сумрак пахнет набухшими почками. Шагали вдоль широкого парапета, укрытого сверху бетонными плитками. Маша обычно топала по верху, а Мак двигался внизу. Они шли, сцепившись мизинцами. Бывало, что Маша ойкала и покачивалась, будто боялась сорваться, тогда Мак сгибал мизинец с железной прочностью. Иногда им было весело, а порой приходило задумчивое настроение. Однажды Маша в такой вот задумчивости долго молчала и вдруг сказала: — Я знаю, ты на меня сердишься… — С чего ты взяла? — изумился Мак. — Ты сердишься, только не хочешь сказать это даже себе… — Нет, Машка, у тебя, наверно, приступ вирусной дури!.. Ну почему я должен сердиться? — Потому что… я предложила подарить кораблик Миру, а не тебе… — Да кораблик все равно теперь наш общий! — Это теперь. А тогда ты, наверно, подумал… — Ничего я не подумал! Все правильно! Он же капитан! — Но ты решил, что дело не в капитанстве, а… — А в чем? — безжалостно спросил Мак. — Сам знаешь в чем… Ты тогда сам сказал… — Про что? — Про влюбленность… — И она покачнулась, будто и правда хотела прыгнуть под откос. Мак снова крепко согнул мизинец. И понял Мак, что надо стремительно спасать положение. Не хватало еще всяких терзаний и любовных драм, как в мексиканском киносериале! — Слушай! Ты думаешь, сейчас начнется братоубийственная война? Всякие ревности и выяснения отношений? Бред какой! Давай расставим пешки по нужным клеткам! — Д-давай… — У тебя к Миру обычная девчоночья влюбленность… Не дергайся! Это же понятно. И хорошо. Мир того заслуживает: он замечательный человек… А с тобой у нас такая дружба, которой все равно — мальчишки или девчонки. Она как между мушкетерами. Маша нерешительно хихикнула: — Девочки не бывают мушкетерами! — Внутри себя бывают. Ты же вон как заступалась за Даньку перед Танкоградом… Только у меня к тебе просьба… — Какая? — Ты дружи со мной, но с Миром меня не сравнивай: мне до него далеко. У него столько талантов… — У тебя тоже… — У меня никаких. Я такой обыкновенный, что иногда самому тошно. Даже на гитаре не научился… — У тебя есть замечательный талант… — Ха!.. Какой? Девочка Маша сказала очень серьезно: — Ты самый лучший на свете брат… Мак не нашел что ответить. И лишь через полминуты пробормотал: — Обыкновенный. Не выдумывай… — Это не я сказала, а Мир… Ой, Мак, смотри, кто шагает навстречу! Шагали Данька и Эльф. Тоже держались за руки. И смотрели на заречный пейзаж в половинки медного бинокля. — Они стали такие друзья! — сказала Маша. |