Книга Ведьмины круги (сборник), страница 70 – Елена Матвеева

Я стоял на противоположной стороне улицы и смотрел на окна. Идти к родственникам Румянцева мне расхотелось. Сдрейфил. А вдруг Румянцев окажется не тем, кем я его воображал? И не только это. Просто здесь меня никто не ждал, и, возможно, мой приход окажется бестактным.

Я постоял и на лестнице у окна, которое выходило во дворик. На скамейке девочка играла с куклой, одетой в бордовый плюшевый балахон. Когда девочка переворачивала куклу, были видны бледные, ровно сложенные ножки. От этих голых кукольных ног стало холодно и не по себе. Еще не поздно было уйти, но я поднялся и позвонил в квартиру.

Было тихо, никто не шел открывать. Я почувствовал облегчение и досаду. Но вдруг дверь распахнулась. Меня встретила невысокая немолодая женщина в халате и с полотенцем на голове.

– Саша?! – сказала она. – Входи скорее. Раздевайся и иди в комнату.

Я прижался к простенку в дверях, пока она закрывала задвижку. Потом женщина распахнула дверь в комнату и скрылась.

В прихожей стоял шкаф, друг на друге чемоданы, перевязанные пачки газет, лыжи, висел велосипед. Я пристроил на вешалку куртку и вошел в комнату. Дверь не затворил.

Все случилось проще, чем я себе представлял. Женщина встретила меня так, будто мы вчера с ней виделись. А может, с кем-то перепутала, по имени назвала?

Я сел в кресло возле двери. Старый серый паркет со щелями, бумаги на столе вперемежку с чашками. Чем дольше я разглядывал комнату, тем больше она мне нравилась. Допотопный фанерный шкаф, на нем – оленьи рога. На стенах – карты и фотографии. На полу у кушетки – оленья шкура. На стеллаже среди книг – минералы, некоторые по внешнему виду от булыжников неотличимы. Сувениры тут же в художественном беспорядке, и поздравительные открытки между ними.

И картина странная. Приглядевшись, я понял: там, в рамке, ковриком вклеен мох и лишайник разных видов. А в углу, за шкафом, толстый пропыленный пучок рогоза в пятилитровой банке от маринованных огурцов и помидоров, с которой даже не смыта этикетка.

Рассматривать фотографии я не стал – не хотел, чтобы она застала меня расхаживающим по комнате.

Мне нравилось, что в комнате метут и пыль вытирают не каждый день. И не выкидывают всякие памятные находки и потерявшие вид сувениры. Ох, мама бы здесь навела порядок! Повыкидывала бы булыжники да ракушки. А самое первое – уничтожила бы рогоз и лишайниковую картину как антигигиеничное скопление пыли.

Женщина вернулась, одетая в тренировочный костюм, влажные волосы сосульками висели вдоль длинного лица.

Села напротив меня. Сколько ей лет? Непонятно. Может, сорок, может, пятьдесят. Она молчала, только ласково смотрела. Глаза у нее красивые. Выразительные. Но выражение какое-то странное – печально-просительное.

– Бабушка обычно у меня останавливается, – сказала женщина. – Она здесь провела три дня, все тебя ждала. Каждый день на кладбище ходила, надеялась встретить. Ты, наверно, поздно получил записку с адресом.

– Чья бабушка? – спросил я и улыбнулся.

– Твоя.

– Вы знаете, тут недоразумение, – сказал я. – Я не тот, за кого вы меня принимаете. Это я хожу на кладбище, и я взял чужую записку, а вы ждете… Но мне захотелось к вам прийти…

Женщина растерялась. Она словно и не поверила мне. Хотела пожать плечами, подняла их, да так и застыла.

– Мы с бабушкой решили, – сказала она наконец, – что раз ты ходишь на могилу к отцу, мать тебе все рассказала…

– Тут совсем другое. – Я почему-то снова стал волноваться. – Я хожу на могилу не сам… То есть с собакой. Ну, то есть моя собака меня привела туда. Румянцев был ее хозяином.

Теперь у женщины опустились плечи и поднялись брови. Она встала, сняла со стены фотографию в рамочке и спросила:

– Эта?

На фотографии Динка стояла рядом с Румянцевым. Я узнал его сразу. В сапогах-забродах, в свитере, на плече ружье. И лицо человека, который ничего не боится. Иным Румянцев и не мог быть. Мне стало хорошо в этой комнате, спокойно, и какой-то тихий восторг в душе.

– Когда смотришь на него, кажется, что он очень смелый, может принять отчаянное решение, если это касается его. А с другими – мягкий. Да?

– Был, мог… – проговорила она бесцветным голосом. – С женщинами был мягкий. А вообще-то геологическая партия не кружок бальных танцев. Там мягкостью что сделаешь? А он начальником был.

– Он писал стихи?

– Писал. Откуда ты знаешь? Песни писал. И стихи, конечно. Когда он умер, я пыталась забрать Альму, но она ушла. Я снова ее привела. И опять она убежала. Давно она у тебя?

Я рассказал.

– Все-таки хорошо, что ты ко мне пришел. Приведешь ко мне Альму? В гости.

– Обязательно приведу.

Я буду приходить в эту комнату с книгами, картами и оленьей шкурой на полу. Не раз буду сидеть в этом кресле. Но никогда больше сюда не придет Румянцев. А если бы он был жив? Мы бы с ним и не встретились, ничего бы не знали друг о друге.

– Не понимаю, почему она у меня не осталась? – словно бы размышляла вслух женщина. – Я же любила его, она это понимала, она вообще все понимала. Знала же, что ни у нее, ни у меня никого не осталось… Как же так?

– Вы его жена?

– Нет, – ответила она. А помолчав, добавила: – Хотя можно и так считать. – Еще помолчала. – Но он так не считал. По крайней мере, вслух не говорил. Он меня, я думаю, не любил – жалел.

Она так просто говорила ужасно откровенные вещи. У меня никогда не было со взрослыми таких разговоров. Парни рассказывали гадости про женщин. А чтобы взрослый человек про любовь говорил… И я даже испугался, что ей стыдно станет и она будет по-другому себя вести. Она уже не казалась мне некрасивой. Волосы подсохли, и она прошлась по ним расческой.

– А сын его?.. – спросил я.

– Сын? А он и не знает, что он сын Румянцева.

– Как же так?

– Усыновили сына.

– Что же Румянцев не захотел с ним познакомиться?

– Нельзя было. Мальчик не знал, что у него неродной отец. А Румянцев всю жизнь любил его мать, свою жену. Он не лез в ее семью: она так хотела.

Все точно, деталей я не знал, но в общем правильно придумал Румянцева.

– Они вместе учились, – добавила женщина. – Это его первая настоящая любовь. А он, судя по всему, был однолюбом, вот такая штука…

– Как вас зовут?

– Алла, – сказала она.

– А по отчеству?

– Просто Алла. Так и называй. А тебя?

– Саша.

– Давай, Саша, хоть чаем тебя угощу, – спохватилась она и пошла на кухню.

А я уже свободно ходил по комнате, рассматривал фотографии, камни, разные вещицы. Алла вернулась, чтобы взять со стола чашки.