Книга На неведомых тропинках. Сквозь чащу, страница 50 – Аня Сокол

- Зря я попросил тебя открыть рот.

- Я смерть оставлю за чертой. Предстану чистым пред богами, оставив всякий стыд земной...

Он закричал захлебываясь водой и болью, вторая рука судорожно цеплялась за землю. Вода текла по коже, небо снова расцвело резким штрихом молнии. А в земле, в глубине вторя моим словам, пела стежка.

- Ты слышишь? - тихо спросил он, поднимая голову, - Кто-то идет по переходу?

- Да, - я нахмурилась, всего ничего в роли Великой, но уже почитала свою особенность слышать стежку, чем-то особенным.

Он облизнул бледные губы, грудь затряслась, рука сжались сильнее. Будь я человеком, он сломал бы мне кости. А так просто... умирал.

- Оставлю горесть, суету. Отброшу груз забот. Уйду спокойно налегке, уйду за поворот. Бок о бок с другом...

Стежка вдруг прервала свое пение, и я замолкла вместе с ней, а потом почувствовала, как где-то рядом рвется нить. Не упругая струна перехода, а тонкая едва осязаемая нить жизни.

- Видела бы ты, как она тащила ту икону, - прохрипел Ветер, и я поняла, чья жизнь только что закончилась.

- Следом за врагом, с мечом в руках... - глаза защипало, но ни одна слезинка так и не смешалась с дождем, - Оставив страх.

Ветер вдруг задрожал, забился головой о землю, разбивая затихшее, но тут же снова возобновившее пение стежки фальшивыми нотами.

- Ахр... - боль скручивала его тело раз за разом, не давая ни секунды передышки.

Его агония походила на битое стекло, она оказалась не сладкой, а шершавой, царапающей горло. Не придающей сил, а словно пьющей их, превращая мою силу в слабость, расширяя и без того обширные владения холода. И в день, когда он захлестнет меня с головой, мне станут безразличны все смерти, все люди и наверняка все стежки вместе взятые. В этот день я вполне могу уйти в... да куда угодно и забрать все с собой. И силы, и жизни, и миры. Если в Великих жило такое же равнодушие, они вполне могли попытаться уйти, обрекая своих созданий на гибель без магии.

- Не хочу, - прошептала я, - Не могу.

Ветер захрипел, выгибаясь, его пальцы вдруг стали горячими, такими как при жизни, а мои наоборот заледенели. Струна натянулась и рванулась вверх.

- Нет, - я вырвала руку.

Струна порвалась с громким "танг", которое никто не слышал. Мелодия перехода замерла на самой высокой ноте. Я вдохнула, ожидая, что вот сейчас почувствую тепло чужой смерти... смогу вернуть его, ощутить, что снова живу.

Охотник дернулся и, неловко ударившись виском, о землю замер. Подергивающиеся пальцы загребли землю и медленно разжались.

Молния осветила неподвижное, как в жизни, так и в смерти лицо Охотника. Его сердце, бившееся так медленно, и так тихо, почти остановилось, почти замерло.

Куда исчезла сладость? Почему смерть была горька настолько, что не прибавила сил, а забрала их. Я отшатнулась от тела не понимая, что не так, ноги запутались в ломкой траве. И тут меня позвали... тихо:

- Дочка?

Знакомый голос, выговорил знакомое слово. И я развернулась, вскакивая с мокрой земли, силясь разглядеть ту, что стояла на ступенях крыльца. Гром прозвучал где-то в отдалении.

- Ма... Марья Николаевна?

Бабка спустилась с крыльца так быстро и непринужденно, как не смогла бы при жизни. За ней вышел Семеныч и, кажется кто-то мертвый... Веник.

- Ты вернулась, - она бросилась ко мне и обняла. Влажная одежда тут же прилипла к ее шерстяному платью.

Я стояла не в силах пошевелиться. Сердце старухи, остановившееся несколько минут назад в доме черного целителя, не билось.

- Так за тебя волновалась, - она отстранилась, и погрозила узловатым пальцем, а стежка вдруг грянула громким маршем, торжествующим и приветствующим...

На ее запястьях, на месте зеленого рисунка переливалась алым старинная инопись. На обеих руках.

Приветствующим...

- Хранительница, - гулким басом проговорил Михар, появившийся справа и впервые мне было наплевать на его природу.

Приветствующим... своего нового хранителя, человека умиравшего на стежке, но не умершего, ответившего "да" на предложение мира.

Никто не знает, почему и как это происходит, но когда появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, перед ним склоняется нечисть.

- Это значит, что Ефим мертв? - спросил падальщик.

- Не зна... - начавший было отвечать староста, замолк, потому что тело лежавшее на земле у моих ног шевельнулось, замолкшее было сердце, вдруг забилось так сильно и так громко.

- Мальчик, не лежи на земле, простудишься, - всплеснула руками моя мертвая бабка. И "мальчик" послушался, встал единым слитным движением, словно перетекая из одного положения в другое.

Гром, на этот раз мягкий и почти ласкающий слух ответил ей низким рокотом. Дождь все еще отбивал рваную дробь по шиферу и железным подоконникам, но в нем уже не было прежней силы и ярости. Ни в ком из нас не было.

Ниже по улице раздался равномерный шум мотора. Кто-то все-таки въехал на стежку. Кто-то за рулем яркой красной машины. Моей машины.

- Дочка, тебе надо переодеться, а еще лучше выпить горячего чая с малиной, - бабка откинула мокрые волосы с моего лица.

Охотник шевельнулся, разворачиваясь к новому источнику шума. Автомобиль медленно остановился напротив серого дома целителя. Стекло опустилось, и сказочник жизнерадостно произнес:

- А я твой ножик привез, - показавшаяся загорелая ладонь разжалась и в лужу, тихо звякнув, упал серебряный стилет. Поверх металла легла грязная тряпка, которой я протирала фары, а баюн использовал, как защиту, - Непослушный он у тебя, кусачий. А это кто? - спросил он, глядя вперед.

- Мальчик, - ответила Марья Николаевна, потому что смотрел он не на нее, не на меня, и не на Веника или беса, не на старосту, или вышедшего на крыльцо Мартына. он смотрел на охотника, которого знали на этой стежке все. На незнакомца поднявшегося с земли и стоявшего за моей спиной.

- Это ошер, - ответил за него Михар, - Спустя столько веков... не верю!

- Там где Великие, там и ошеры, - выдавил старик.

- Охренеть, - высказался Мартын. - Она на стежке меньше часа и уже кого-то создала?

- Вот тебе и прыжки в длину, - сплюнул Веник.

- Нам точно конец, - хохотнул баюн, заглушая двигатель.

Сам Ветер молчал.

- Тем? - позвала я и повернулась. - Тем...

Глава 5. Истинное обличье

"... и воздел Элек-созидающий-твердь руки, и вознесся ввысь камень..."

Я перевернула хрупкую страницу, в который раз задаваясь вопросом: почему книги о Великих написаны столь цветистым языком и щедро приправлены пафосом?