Книга Пусть танцуют белые медведи, страница 23 – Ульф Старк

— Как там Блэки? — спросил он.

— Нормально.

— Можно мне зайти посмотреть на него? Давненько я его не видел.

— Давай в другой раз.

— О’кей.

Он задумчиво посмотрел на меня. Но ничего не сказал. Я поднял с земли свой шикарный портфель и побрел домой.

Я пошел лесом, чтобы никому не попадаться на глаза. Да так было и короче. Тропинка заледенела и была вся в снегу и грязи, я вышел на опушку. Стояла оттепель, но я заметил лыжников, направлявшихся к берегу.

Когда я вошел в лес, то заметил синее пальто.

— Тина, подожди! — окликнул я.

— Ты куда? — спросила она, когда я ее догнал.

— Домой. А ты?

— К подруге.

Мы немного прошли вместе. Кроны сосен были все в снегу, они раскачивались над нами, словно тяжелые белые облака. Я насвистывал папину любимую мелодию «You’re a heartbreaker» ^[18]. Тина взяла меня за руку. Я не сводил с нее взгляда: она шла справа от меня, и у меня не было иного выхода. Иногда и она поглядывала: смотрю ли я на нее, и улыбалась, убедившись, что это так.

Непросто было идти, не глядя под ноги. То и дело попадались опасные камни и припорошенные снегом заледенелые корни.

— Ты тогда правду сказал? — вдруг спросила Тина.

— О чем?

Она выпустила мою руку. И в этот самый миг мои итальянские ботинки поскользнулись на корнях. Я ухватился за Тину, чтобы не упасть. Мы замерли друг напротив друга как раз под тем деревом, которое называют деревом Любви. На самом деле это были два дерева: их ветви переплелись так, что получились ворота.

— Я правда тебе нравлюсь?

Я не сразу сообразил, что она имеет в виду. Наконец до меня дошло! Это она вспомнила то, что я сказал про себя в тот снегопад, когда мы повстречали отца.

— Я не думал, что ты услышишь.

— А я услышала. — Тина подошла ближе. Мы целую вечность стояли и смотрели друг на друга. В кронах сосен свистел ветер, я чувствовал Тинино дыхание на своем раненом носу. Да пусть думает что хочет! Тина обняла меня, чтобы я опять не поскользнулся, и наши лица оказались совсем рядом.

Тут я услышал за спиной чьи-то приближающиеся шаги.

— Чем это вы занимаетесь!

Лолло! Тина отпрянула.

— Лолло! — пробормотал я.

— На тебя что, снова нашло? — съязвила Лолло.

— Ты о чем? — я почувствовал, что краснею.

— Поосторожнее с ним: он сам за себя не отвечает, — заявила она Тине.

— Почему?

— Да у него что-то с гормонами не в порядке.

— Как это — не в порядке?

— Ну, на него, бывает, находит, и он становится сам не свой, — объяснила Лолло. — Носится повсюду и всем налево и направо говорит, что их любит, а то и поцеловать пытается. Видела бы ты, какой он мне синяк оставил на груди!

— Лолло! — не выдержал я. — Ты у меня получишь!

— Слыхала! — сказала Лолло Тине и схватила меня под руку, словно медсестра, которой поручено увести больного.

— Пойдем-ка, Лассе, — проговорила она заботливым сестринским голосом. — А то я расскажу папе, что ты прячешь под кроватью.

Со стороны могло показаться, что у меня удар. Лицо горело, словно его поджарили.

Я не смел ей перечить: если я не стану плясать под ее дудку, она прямиком направится к Торстенсону и выложит все про Блэки. И тогда бедняге конец.

— Лассе, — окликнула Тина.

Но я молча плелся за Лолло.

Когда мы дошли до поворота на подъеме, я все же оглянулся. Это было непросто: мне показалось, что у меня голова вот-вот отвалится.

Но Тина уже исчезла.

Я посмотрел в окно.

Надо же: я и не заметил, что на березах на склоне лыжной горы распустились листочки, а на косогоре зазеленела молоденькая травка! Но кое-где еще попадались островки снега, и солнце изо всех сил старалось их растопить. Как-никак уже середина апреля. Немало недель прошло с того дня, когда я сидел в учительской и уплетал кекс, запивая малиновым соком. Тогда я в первый раз показал, на что способен. И в тот же день я едва не поцеловал Тину.

С тех пор я никого не целовал.

Это было безрадостное время.

Тина избегала меня. Стоило мне оказаться поблизости, она сразу отворачивалась. Кажется, даже Пень заметил, как я страдаю, и стал всячески пытаться подбодрить меня. Зазывал в кондитерскую поиграть во флиппер или предлагал сгонять в город в зоомагазин, где продавали пираний. Но меня ничто не радовало. Пару раз я таскался с ним играть на автоматах, но не набирал и половины своего обычного счета.

— Да что с тобой стряслось? — допытывался Пень.

— Ничего.

— Петрушка какая-то! Выкладывай, Лассе!

— Просто я стараюсь хорошо учиться, — буркнул я, — и мне некогда шляться по городу или торчать в кафе. Ясно тебе?

Пень посмотрел на меня так, словно я серьезно повредился мозгами и несу несусветную чушь.

— Я так и знал, что дело нечисто! — вздохнул он. — Черт!

На самом деле я просто решил доказать, что такие, как я и он, Рыбная Тефтеля и отец, ничем не хуже других. Но Пень и так в этом не сомневался.

Теперь я старался держаться в сторонке на школьном дворе. Стоял в своих новеньких шикарных тряпках, которые, впрочем, теперь были и не такие уж новые, уткнувшись носом в какой-нибудь учебник, и исподтишка следил за Тиной.

Я отвел взгляд от берез и посмотрел на Аспа.

Похоже, он не на шутку огорчен. У него это отлично получалось — выглядеть огорченным. Даже штаны на заднице печально обвисли.

— Ты не приготовил уроки. Так?

Его взгляд скользнул по мне и остановился на компании у меня за спиной.

— Так что, Петер, — сказал он и посмотрел на Пня, — может, мы лучше спросим Лассе?

— Вот-вот, правильно, — хмыкнул Пень. — Он-то уж точно ответит!

Было ясно, что он бы с радостью утопил Аспа и меня, да и всю школу в придачу, в одной из тех испанских рек, про которые у него допытывался учитель.

— Посмотрим, — сказал Асп.

И я начал перечислять.