Онлайн книга «Верить и любить»
Сбегая по ступенькам, Николь корила себя за ребячество: прятаться и обходить особняк стороной ужасно глупо. Она сумеет подавить непрошеные эмоции. Что же касается Генри, он едва ли станет набрасываться на нее, словно дикий зверь. — После полудня вы могли бы попутешествовать по острову! — крикнула ей вслед Диана. — Тебе тоже не повредит такая экскурсия. Блэк-Ривер — еще не весь Маврикий. А ты, с тех пор как приехала, ничего другого, кажется, и не видела. — Посмотрим, — неопределенно ответила Николь. Ясно, куда гнет простодушная сваха. Подозревает ли она истину или уже догадалась, что объединяет племянницу ее дорогого Майкла и этого породистого американца? Откуда такое рвение? Пожалуй, следовало во всем признаться Диане. Но тогда придется раскрыть и горькую часть правды: любящий папочка не чает, как бы на будущее оградить себя от участия в воспитании сына. Он очень скоро пресытился любовницей, а ребенок — вообще лишняя обуза. Николь взяла с собой маленький рюкзачок и положила туда бутылочки, наполненные детским питанием. По расчетам Дианы, процедура кормления малыша в присутствии Генри способна вызвать эффект. Главное, чтобы первые шаги крошки происходили у него на глазах, подобные мелочи особенно сближают. Не исключено, что Генри все-таки привяжется к мальчику и это не прервется после предстоящего расставания. Пустые иллюзии, одернула себя Николь, приближаясь к Кингс-Хаусу. Все объясняется предельно просто: здесь, на Маврикии, Генри ищет, как бы убить время, не появляясь слишком часто на людях, пишет этот идиотский справочник, а тут весьма кстати подвернулся Джонни. Вскоре Генри улетит во Флориду и приступит к своим обязанностям в корпорации, с головой уйдет в бизнес. Деловые поездки, совещания, вечная кипа документов потребуют всей его энергии и интеллекта. Отношения с Николь и сыном отодвинутся на задний план, если вообще сохранятся. — Эй, мальчики! — задорно крикнула она. — В гостиной! — отозвался Генри. Николь пошла на звук его голоса и очутилась в просторной светлой комнате с огромным сводчатым окном. Отсюда открывался дивный вид на цветущий сад, орошаемый вращающимися фонтанчиками, и миниатюрный круглый пруд с золотыми рыбками. На стене висела картина в позолоченной раме, принадлежащая кисти художника девятнадцатого века, с изображением морского пейзажа. Плюшевая софа и кресла обтянуты шенилью, на полу — толстый ковер вишневого цвета, а на резном карнизе — парчовые занавески того же оттенка с вкраплением белых и золотистых нитей. В углу располагался сервант — за стеклом стояли изящные фарфоровые статуэтки. На Генри были черные шорты и майка, он расселся на полу, вытянув босые ноги, и бэби, кряхтя от усердия, преодолевал эту своеобразную преграду. Тело Генри покрылось ровным загаром, несмотря на редкие вылазки из дома в знойные часы, он заметно поправился, и мышцы приобрели прежнюю упругость. — Знаешь, что полагается по закону за киднеппинг? — лукаво спросила Николь. Он усмехнулся, глядя на нее снизу вверх. — Нам было скучно поодиночке, вот мы и составили друг другу компанию. Смотри! — Он пощелкал пальцами. Балансируя на ноге Генри, Джонни внимательно вгляделся в движения его руки и тоже потихоньку щелкнул маленькими пальчиками. Николь засмеялась. — Никогда раньше не видела, чтобы он вытворял подобные фокусы. — Я только что его научил. Много ли ты знаешь младенцев, способных на такое. — Генри с гордостью взирал на сына. Детишки были для него в диковинку, он и не предполагал, что пупсики девяти месяцев от роду могут подарить столько радости и вылечить от хандры. Стоит ли говорить, что восприимчивость Джонни казалась ему уникальным явлением. — Ни единого, — с улыбкой сказала она, разделяя его восторг. — Думаешь, он гениален? Генри легонько шлепнул малыша по попке. — Настоящий вундеркинд. — Доктор Спок считает, что двенадцать тридцать — пора второго завтрака для ребенка со сверхъестественным дарованием. — Николь встряхнула своей роскошной рыжей шевелюрой. — Попробуешь сам покормить его? — Я?! — Не бойся, Джонни не кусается, но учти — у него имеются два острых зуба. Тонкая морщина пролегла между бровей Генри. — Ни разу не кормил ребенка. — Процесс не сложный. Джонни — такой чистюля, он не доставит тебе хлопот. Генри решительно встал, морщинка у него на лбу разгладилась. — Я видел в кладовке высокий детский стульчик, самое время им воспользоваться. — Прекрасно! — В этом доме найдется снаряжение для любого контингента гостей, — сообщил Генри. — Отнеси ребенка на кухню. Новенький складной стул был завернут в полиэтиленовую пленку. Николь разорвала упаковку, усадила Джонни и пристегнула защитный ремешок. — Это чтобы ты не вывалился, мой сладкий. Она повязала малышу слюнявчик, развинтила крышки на баночках, достала пластмассовую ложку и предоставила остальные полномочия Генри. Преисполненный важности отец присел на табуретку рядом со стульчиком Джонни и зачерпнул немного пюре. Малыш послушно раскрыл ротик и проглотил содержимое ложечки. Когда банка с пюре наполовину опустела, Генри удовлетворенно улыбнулся. — У меня здорово получается, верно, детка? — Ты ведь не изменил своего решения насчет Джонни? — Глядя на довольные лица Генри и мальчика, Николь осмелела настолько, что задала этот дипломатичный полувопрос. — Нет. — Решимость, сквозившая в его тоне, заставила Николь содрогнуться. Но после минутного молчания она совладала с обидой и перевела разговор на другую тему. — Ты сегодня выходил на улицу в шортах? — Да. А почему ты спросила? — осведомился Генри. — Потому что это произошло впервые. Даже когда термометр зашкаливает под восемьдесят градусов по Фаренгейту и влажность превышает девяносто процентов, ты носишь джинсы. — И что из этого? — нахмурился он. — Ты стесняешься и прячешь свою ногу, — констатировала Николь. — Позволь мне самому выбирать себе одежду, — огрызнулся Генри. — Если люди станут глазеть на тебя, значит, ущербны они, а не ты. Хромота — не смертный грех. Просто, взрослея, мы обрастаем условностями. Ведь Джонни не смущали твои шрамы? Генри с нетерпеливой досадой посмотрел на нее. — Нет, разумеется. — Следовательно, нет повода для переживаний, — бодро сказала Николь. — А с тростью ты смотришься еще солидней. — И внушаю жалость, как всякий калека? — проскрежетал он. — Разве что поначалу. Ты слишком большой и сильный, чтобы вызывать жалость. |