Книга Перикл, страница 112 – Анатолий Домбровский

— Что? — не выдержав, крикнула Аспасия. — Жив?

— Нет, и этот холоден, — помедлив, ответил архонт и объявил: — Тела казнённых родственники могут получить после восхода солнца.

Казнённых разрешено было похоронить на кладбище за Воротами Смерти, что севернее Пникса.

Возвратясь с похорон, Аспасия долго спала, потом приняла освежающую ванну, снова оделась в чёрное, в траур, и отправилась к аптекарю, к старому милетянину, к которому прежде посылала только слуг, да ещё один раз Лисикла — за синим милетским цветком, который в давние времена посеял на земле Гипнос, крылатый юноша, бог сна, брат-близнец Танатоса, бога смерти.

— Я Аспасия, — сказала она аптекарю, когда тот открыл ей дверь, из-за которой дохнуло запахом трав и цветов. — Ты должен знать меня, я вдова Перикла, присылала к тебе не раз моих слуг.

— Я знаю тебя, — ответил аптекарь. — Если бы ты даже не назвалась, я всё равно узнал бы тебя: на тебя похожи все женские статуи покойного Фидия.

— А, ты знаешь... Аптекари и парикмахеры знают всё, что знает Зевс, и ещё немного.

— Кстати, не только слуг присылала ты ко мне, но и молодого человека Лисикла, который потом был твоим мужем, а теперь произносит речи на Пниксе, — сказал аптекарь, хитро щурясь.

— Почему ты вспомнил об этом? — спросила Аспасия. — Разве Лисикл сказал тебе, что приходил от меня?

— Нет, не сказал. Но когда он стал твоим мужем после смерти великого Перикла, я подумал, что он просил милетскую траву для тебя. Посуди сама, зачем снотворная трава молодым здоровым людям, таким, каким был тогда Лисикл. Значит, он просил для кого-то другого! Я решил, что для тебя: замужние женщины плохо спят, когда возле них вертятся молодые люди... Лисикл постучался ко мне утром, а ночью в тюрьме умер наш великий Фидий. Лисикл больше не приходил. Так мне всё это запомнилось.

— Должно быть, ты сильно скучаешь от одиночества, если размышляешь о таких делах. Ради забавы, верно?

— Забавы никакой. Просто само собой думается. Конечно, от долгого одиночества. И вот не напрасно думал же, не напрасно, — по-стариковски покашлял аптекарь. — Теперь вот можно будет повеселиться.

— Ты о чём? — насторожилась Аспасия: очень не нравилась ей эта связь — милетская трава, Лисикл, смерть Фидия. — Над чем ты собираешься веселиться?

— Так ведь не дал я тогда Лисиклу милетской травы, — ответил аптекарь. — Уж больно много он попросил. Так много я никому не даю, чтобы не навредить человеку, если он выпьет этой травки больше, чем надо. Я говорю: «Приходи ещё, присылай слуг, каждый день буду отпускать по щепотке, а больше не дам». Гиппократ очень хвалил меня за это.

— Ты и Гиппократа знаешь?

— Как же, как же! Великий асклепиад!

— Все-то у тебя великие — и Перикл, и Фидий, и Гиппократ...

— И ты, — сказал аптекарь, — и ты великая. Многие теперь вспоминают добрые старые времена и называют их золотым веком Перикла. А я при этом всегда добавляю: «И золотой век Аспасии». Потому что ты запомнилась афинянам славными делами.

— Правда? Какими же?

— Ты была душой всех великих.

— Спасибо.

Аптекарь предложил Аспасии присесть, дал букетик каких-то невзрачных сухих цветов, предложил понюхать.

— Чем пахнет? — спросил аптекарь.

— Цветами, — ответила Аспасия.

— А запах знаком?

— Как будто знаком.

— Должен быть знаком. Эти цветочки растут в окрестностях Милета на полянах. Помнишь ли?

— Правда! — обрадовалась Аспасия. — Теперь вспомнила. Милетом пахнет, родиной.

— Вот, — сказал довольный аптекарь. — Это тебе подарок. Кто почувствовал запах родины, тот счастлив. Оставь букетик себе. А зачем пришла? — спросил он. — Что хочешь взять?

— Ты не закончил историю про милетскую траву и про Лисикла, — напомнила аптекарю Аспасия. — Что ж дальше было-то? Он попросил продать милетской травы и...

— ...И потребовал так много, что её хватило бы на хорошую компанию. Да. Я увидел, что человек он решительный, и поколотить сможет, если ему станут перечить, а главное: грубый, плохо воспитанный. Таким он тогда был, — извинился аптекарь, — а потом ты его обтесала и пригладила. А я грубостей не терплю, побоев же просто боюсь. Тут я и подумал: дам ему мало травы — поколотит, дам много — может вред причинить кому-нибудь, может быть, даже задумал причинить этот вред. Я ему и говорю: «Возьми сам сколько тебе надо!» — «А где она?» — спрашивает он. «Да вот же», — говорю я ему, а сам показываю совсем на другую траву, которую пьют от прыщей, совсем безобидная трава, но тоже, как и милетская, цветёт синим. Он и взял этой травы целый пук. Так теперь хочу я спросить тебя: помогла ли тебе эта трава от бессонницы? — расхохотался и закашлялся аптекарь. — Наверное, помогла, раз этот Лисикл больше не приходил. Ты прости меня, но уж больно груб был твой Лисикл в молодости. Так что я обманул его, спасая себя от побоев.

— Покажи мне эту траву, которая от прыщей, — попросила Аспасия. — Впрочем, подожди. Она здесь есть? — Аспасия указала на пучки высушенных трав, развешанные на верёвках вдоль стен.

— Есть, — ответил аптекарь.

— Тогда я сама узнаю. — Она прошлась вдоль стены и остановилась у пучка той травы, которую принёс ей когда-то Лисикл. — Эта, — ткнула она в пучок пальцем.

— Правильно, — похвалил её аптекарь. — Мне бы такую память. А то ведь приходится по десять раз смотреть на траву, чтобы её запомнить. У великих людей великая память, да!

— Она от прыщей? И всё? Больше никакого действия не оказывает? — спросила про траву Аспасия.

— Хоть ведро выпей. Признаюсь, что она и от прыщей не всем помогает.

— А где милетская? — спросила Аспасия. — Покажи.

— Вот. — Аптекарь снял с верёвки жёсткий пучок травы, некогда синие цветы которой почернели от высыхания и стали похожими на чёрных паучков. — Она самая. Держи. Одна щепотка — сон, две щепотки — крепкий и долгий сон, три щепотки — вечный сон. Да, такая трава. Очень сильная. Только на пустырях в Милете и растёт. Никогда раньше не видела? Очень сильная трава. Не за ней ли ты пришла? Я знаю твоё горе — казнили твоего сына. Цикута — дрянь. Она отвратительная на вкус, когда б в неё не добавляли мёд и лаванду, от неё человека выворачивало бы наизнанку. Плохая трава. Хватает холодными лапами за сердце и сжимает, сжимает... А сердце сильное, оно бьётся, вырывается, как птичка из кошачьих когтей, болит, боль лишает человека сознания, а то бы он кричал...

— Перестань, — попросила Аспасия.

— Да, да, прости. Старый стал, болтливый. Так тебе нужна милетская трава?

— Да. Весь этот пучок. Я не могу ходить к тебе каждый день. Не дашь — поколочу, — в шутку пригрозила Аспасия. — Весь пучок мой. Не станешь же ты вырывать его у меня из рук?