Онлайн книга «Эффект предвидения»
|
Невыраженная, без ритма музыка зазвучала оглушительно громко. Императрица обняла Аню за талию и закружила в унылом, без ритма танце. – Нет! – Аня оттолкнула Анну Ивановну. – Я никогда не буду у вас работать. Вы убийца, убийца, убийца! Вы убили Наташечку. – Я велела… – Нет, убили, убили. Покажите мне ее тело! – К чему торопиться? Успеется. – Нет, не успеется. Я должна ее видеть! – Ну что ж. – Анна махнула рукой. Музыка смолкла, приглашенных на бал заволокла дымка, и они растаяли в воздухе, словно призраки. Зал уменьшился в размерах… Да нет, это же не зал, это их гостиная. Странно, ведь только начало восемнадцатого века, тридцать первый год восемнадцатого, дом их еще не успели построить, откуда же взялась гостиная? И куда подевалась императрица? А может, и не было ничего, все это ей только померещилось? Как старуха, как ночной визитер-убийца? Но свет, бледный, призрачный свет струится. Откуда он струится? Оттуда, из того угла, за креслом, повернутым к ней спинкой. Так вот куда спряталась Наташечка. Конечно, это она сидит в кресле, великая преступница, великая художница и истинная хозяйка квартиры, наказанная императрицей. Вот она слегка шевельнулась, меняя позу, видно, устав сидеть в одном положении. Аня подошла совсем близко и заглянула за спинку. Девушка в шелковом платье, когда-то белом, а теперь сплошь покрытом бурыми пятнами, полулежала в кресле, низко свесив голову. Светлые кудрявые волосы закрывали ее лицо. Из груди торчала, как рукоятка ножа, ручка черного зонтика. На полу, у ног девушки, горела свеча. Аня протянула руку, чтобы отвести волосы, увидеть лицо и проверить, так ли она похожа на нее, как уверяла старуха. Но лица не оказалось, и… и ничего не оказалось – рука свободно, не встречая препятствий, прошла сквозь голову Наташечки. Да она просто призрак! Ее нет. Нет лица, нет тела, и ее окровавленного шелкового платья тоже нет. Она просто призрак, как те, что здесь танцевали, как и императрица Анна, как старуха, как тот, в черном костюме и с зонтиком вместо ножа. Их не нужно бояться. Нужно просто протянуть руку и убедиться, что их нет, каждого в отдельности и всех вместе, нужно просто выкрикнуть как заклинание что-нибудь вроде «Призрак, сгинь!», нужно просто проснуться. Последнее выполнить труднее всего, но сейчас это самое важное. Проснуться, поднатужиться и выскочить из сна, как из омута. Проснуться, сосредоточиться, напрячь все свои силы и… Вот так выпрямиться, опереться руками о спинку кресла, на котором покоится призрак, – и проснуться. Но спинка ускользает, и пол ускользает, и выпрямиться невозможно, и значит… Да нет же, вот она и проснулась. Аня лежала в той же неудобной позе, в которой заснула, завернутая в одеяло, с неловко поджатыми ногами, словно сидела лежа. В комнате было довольно светло – бра она не выключила. А за окном все еще продолжалась ночь. Аня посмотрела на будильник, стоящий рядом, на тумбочке, – половина третьего, до утра еще далеко. Надо бы постараться снова заснуть. Но теперь заснуть будет сложно и… И лучше уж совсем не засыпать, а то опять приснится такой вот кошмар. Никогда ей раньше не снились кошмары, такие яркие, такие осязаемые кошмары. Неужели она действительно сходит с ума? Во всем виновата эта проклятая старуха. Это она ее довела. А Кирилл взял и уехал, бросил ее на растерзание старухи. Нет, никакой старухи не было, если бы она могла быть, Кирилл бы не уехал. Просто старуха – начало ее, Аниного, безумия. Тем более нужно успокоиться и уснуть. Просто уснуть и ни о чем не думать. Аня перевернулась на спину и принялась считать про себя. На четвертой тысяче она наконец начала задремывать. И тут раздался звонок. Она не сразу поняла, откуда он: из сна, из телефона? Звонок повторился – одинокий, короткий звонок в дверь. Кто мог прийти к ней в такое время? Ошиблись квартирой? Нет, это пришел убийца. Полтретьего ночи – самое время ему прийти. Но неужели он думает, что она ему откроет? Ни за что, ни за что не откроет! Но так просто он не уйдет. Он пришел убить и убьет. У него, конечно, есть ключ. Тот, что лежит у нее в кармане куртки, – его ключ. Нет, он лежит в кармане ее куртки. Значит, у него другой ключ. Снова звонок и легкий, какой-то скребущийся стук в дверь. Он просит впустить. Чтобы убить. Просит впустить, значит, сам открыть не может? Надо вот что сделать: пойти посмотреть в глазок, и если это он, выбежать на балкон и закричать, позвать на помощь. Потому что так просто он не отступится: если нет ключа, откроет какой-нибудь отмычкой. Отмычка-то у него точно есть. Ведь не может же он рассчитывать, что ему откроют добровольно. Вылезать из постели, подходить к двери страшно. Но… он так не отступится. Когда он начнет входить в квартиру, звать на помощь будет поздно. Раз он пришел, значит, знает, что она дома, и дома одна. Аня встала, прокралась в прихожую, включила свет, осторожно заглянула в глазок – на площадке стояла старуха. Она и есть убийца, вот оно что! Но зачем тогда ей нужно было предупреждать об убийстве? Застать врасплох – тактика убийцы, а совсем не предупреждать свою жертву, ведь тогда убийство может сорваться. Нет, старуха – просто старуха. Открывать ей не стоит, но… – Открой, дочка, скорее. Я знаю, что ты за дверью. Не бойся, это всего лишь я. Открыть? Старуха – просто старуха, убийцей она быть не может. Да к тому же ей лет восемьдесят, не меньше, на нее плюнь – развалится, призрак в черной одежде, то ли траурной, то ли какой-то монашеской. Призрак! Да она просто призрак. На четвертом этаже никто не живет, откуда тогда взялась старуха? Нет ее, просто призрак. Если протянуть руку – рука не найдет опоры, пройдет сквозь старуху. Надо открыть и проверить. Нельзя открывать! Но как же тогда проверить? – Открой, дочечка! Аня открыла дверь, старуха шагнула в квартиру. – Я ждала, ждала тебя, а ты не идешь, – заговорила она, как только вошла. – Чай купила английский, с бергамотом. Ты любишь с бергамотом? – Я… С бергамотом? – Не любишь? А я люблю. Но есть и простой. И апельсиновое варенье. Я ждала, думала по-соседски придешь. Муж-то твой уехал? Ты одна, я одна, посидели бы вместе. – Господи! Где посидели бы? – Где? У меня. Чайку бы попили: я с бергамотом, ну а ты, если не любишь, простой. |