Онлайн книга «Вечный. Точка сингулярности»
|
– Могу рассказать байку про плоские мозги. Хоаххин выполз из-за каменного укрытия и, нащупав задницей место поровнее, присел, вытянув ноги вперед, и приготовился к тому, что вместо спокойного сна придется препираться с собственным, окончательно сбрендившим рассудком. – Я тебя расстрою: я не бред и не рядом. Просто у тебя есть одна полезная особенность, которая позволяет некоторым общаться с тобой вне зависимости от тех или иных свойств пространства-времени. Впрочем, на данном этапе все это совершенно неважно. – А что может быть важнее, чем счастье лицезреть моего Господина? Хоаххин воздел руки в сторону нависающего над ним пола пещеры. – Нет надобности паясничать. Я, как ни странно тебе это слышать, а мне произносить, тебе не только не враг, я с тобой одно целое. Помогать тебе – все равно что помогать себе самому. Впрочем, мы еще вернемся к этому разговору, а сейчас будем считать, что начало его прошло успешно. Первый совет: постарайся вспомнить как можно больше разных событий из своей прошлой жизни, особенно то, что позволило тебе испытать наиболее сильные чувства. – Эдак я все время буду вспоминать именно эту ночную беседу. – Юмор первый признак силы. Шутить может только существо, будучи в своем уме, надеюсь, в нем ты и задержишься еще некоторое «время». Последняя произнесенная опасным собеседником фраза была, несомненно, издевательской. Причем не столько про ум, сколько про время. А может, и про ум… * * * Тонкие утренние лучи, словно чьи-то длинные несмелые пальцы, дотянулись до спящих на потолке подобно трем бескрылым летунам-переросткам путешественников. Осторожно потрогали их скрюченные фигуры и, осмелев, запрыгали по стенам пещеры. Пантелеймон пошевелил затекшими конечностями и высунулся на воздух. Прямо под его ногами вниз уходил острый заснеженный пик горы, а над головой простирались зеленые заросли джунглей, из которых все еще продолжал высыпаться всевозможный растительный и животный мир. С тонким писком в пещеру ворвалась стая черных крылатых хозяев и, не обращая внимания на загостившихся пришельцев, рассыпалась по дальним темным углам. Пантелеймон вернулся в грот и растолкал приятелей. – Командир. Снаружи полная белиберда. Все через одно место. Надо с этим что-то делать. Иначе вообще делать больше ничего не придется. – Очень доступно объяснил обстановку, прапорщик. А внутри, значит, все в порядке, хоть это радует. Давайте-ка подтягивайтесь поближе к потолку и меня подстрахуйте, будем принимать меры по мере сил. А сил у нас, как говорится… Хоаххин расслабился и начал вспоминать белую пургу, караван, войсковые сухпайки, нагруженные тюками на медленно ползущие по насту сани. * * * Холодные, редкие, острые как бритва снежинки медленно сыпались под ноги друзьям, они опять шли, шли на север от предгорий в сторону «Черной Ромашки», шли укутанные в арктические оранжевые пуховики, обутые в теплые, мохнатые унты и в таких же мохнатых рукавицах. Хоаххин помнил каждую строчку, каждый кармашек и молнию на арктической одежде, собственно, тут и вспоминать было нечего. Как говаривал святой отец, помешивая, бывало, заварку ложкой в стакане: «наливай да пей». Почему к «Ромашке»? Этого никто не знал, даже Хоаххин. Это получилось как-то само по себе. Блестящая кромка горизонта ослепляла, еще немного, километров пять-десять, и «Ромашка» перевалит через него черным пятном, таким же уродливым, как и клякса в тетрадке первоклашки. Хрум, хрум, хрум, хрум… – Если бы не наш бородатый друг, присутствие которого не дает мне забыть о том, как мы сюда попали, я бы включил аварийный маячок и уселся ждать дисколет планетарщиков. – А что? Это идея. Насчет маячка. А ледяных воров ты не хочешь подождать? – Типун тебе на язык. – На язык я бы предпочел чего-нибудь тепленького и вкусненького… Снегопад совсем затих. Небо отчетливо отдавало голубизной. Белая пелена дрогнула, и по самому ее краю чиркнула тонкая ниточка инверсионного следа. – Отче наш, Иже еси на Небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земли… Пантелеймон провожал взглядом умчавшийся дисколет, упав на колени, вцепившись в снег и истово шевеля губами. – Он не вернется. Пошли, пошли. – …Яко Твое есть Царство, и сила, и слава вовеки. Аминь. Почему не вернется? Хоаххин хлопнул беднягу по плечу и молча зашагал в бесконечно белую даль. «Ромашка», как и ожидалось, выскочила из-под снега, словно колосовик из-под рыхлой прошлогодней листвы, как только путники поднялись на очередной заснеженный холм. Ее огромные черные «лепестки» с полукруглыми скатами крыш выстроились как револьверный барабан вокруг центрального купола с посадочной площадкой для дисколетов. Чуть прибавив шагу, команда, не скрываясь, приблизилась к ближайшему ангару. Открытые нараспашку грузовые ворота были завалены снегом, длинные языки которого выстилались вглубь темного провала. Скользнув по жесткому насту, бойцы оказались в длинном, широком, темном коридоре. Зрение Пантелеймона и Тома привыкало к сумеркам неосвещенного помещения. – Вот за этой дверью должны были оставаться войсковые пайки. Пантелеймон надавил на дверь, и та, не в силах сопротивляться, с зубовным скрипом петель подалась в сторону. Высокие стеллажи поднимались в гулкую пустоту, на пыльном полу были разбросаны несколько целых упаковок вперемешку с разорванными пакетами пайков. – Оппа! Кто проголодался? – Пошли дальше, потом вернемся. Жалобный и разочарованный взгляд бывшего десантника еще раз скользнул по полупустому боксу. – Несолоно хлебавши… – Не ной, никуда они не денутся… Мягкие унты ступали по полибетону, почти не нарушая тишины. Коридор закончился. Тяжелая бронированная со щербатой серой поверхностью дверь с задвинутыми ригелями замков перегораживала проход в центральный купол. Штурвальная рукоятка подалась легко, как будто кто-то специально смазал весь механизм перед приходом гостей. Путники шагнули за порог купола. Голова у Хоаххина закружилась, он ненадолго присел на корточки перевести дух. – Я должен вспомнить что-то важное, что-то, скользнувшее тогда здесь, спрятавшееся за угол, растворившееся в пустоте коридоров, убежавшее от меня, не нужное тогда мне, но очень нужное сейчас. Не пойму, я просто думаю или говорю… Она, Реста, моя мать, ненавидела Детей Гнева, но любила одного из них. Ее отпрыск был для Сестер Атаки уродом и упреком, но Мина готова была умереть, защищая меня. Пантелеймон убивал захватчиц, одним ударом кулака пробивая фонарь гермошлема и разбрызгивая мозги и кровь по камням, но плакал стоя перед навсегда закрытой дверью «склепа» этой самой «Черной Ромашки». Что я не понимаю?.. Мать шагнула к нему навстречу из темноты, молча обняла, прижала к себе, гладила его по шершавому затылку, целовала щеки, лоб, и соленые слезы нежности капали ему на нос. |