Онлайн книга «Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи)»
|
Метеорологические институты вместо молебнов. Больница выросла из Храма. Все в нем помещалось и из него брало начало. Биржа регулирует цены, а не площадь перед храмом. Международные конгрессы ученых профессионалов и многочисленные журналы, а не переписка и взаимные визиты, дискуссии и банкеты левитов106. Дипломатия столь же эффективно, как и молитвы, защищает от войны. Кодексы – уголовный, гражданский, торговый – это бывшие десять заповедей и многочисленные к ним комментарии. Тюрьма – это бывшие монастыри. Приговоры – отлучение. Повзрослел, но не поумнел и не смягчился современный человек. Во времена оны все было в Храме, все торжественное, церемониальное, мудрое, красивое и гуманное, человечное. За его пределами – просто тягловый скот, замученный вечной пахотой, растерянный, беспомощный. Однако и сегодня даже белоснежные вершины развития и знания свои наиважнейшие деяния опирают на таинства крещений и браков и обрядов, связанных с годиной кончины для одних и наследованием для переживших. Совсем недавно, прямо-таки вчера, появились они на столе переговоров как таковые: рост населения или контроль за рождаемостью, дискуссии о совершенном браке и – эвтаназия. Убить из сочувствия имеет право тот, кто любит и страдает. Потому что ему самому жить не хочется. Через малое время так и будет. Странно, что на языке так и вертится поговорка: «За компанию и цыган повесился». Когда после возвращения сестры из Парижа предлагал ей совместное самоубийство, это не было идеей или программой банкрота. Напротив. Мне не хватало места на свете и в жизни. Cui bono107, чего ради нужны мне еще два десятка лет? Вина моя, может быть, в том, что потом я не повторил этого предложения. Сделка не состоялась ввиду расхождения во мнениях. Когда в тяжкие часы я размышлял над проектами умерщвления (усыпления) обреченных на смерть еврейских младенцев и стариков, я понимал это как убийство больных и слабых, убийство тех, в ком нет еще сознания. (Мне рассказывала медсестра в приюте для раковых больных, что она всегда ставила у кровати больного убойную дозу лекарства и говорила: – Принимать не больше чайной ложечки, потому что это яд. Ложечка снимет боль как лекарство. И на протяжении всех лет ее работы ни один пациент не решился принять убийственную дозу.) Как это будет выглядеть в будущем? Некое учреждение, как же может быть иначе? Солидное крупное учреждение. Большой зал и маленькие кабинеты. Письменный стол. Юристы, врачи, философы, коммерц-советники, разного возраста и профессий. Проситель подает заявление. Каждый имеет право. Может, введут тьму ограничений, чтобы не подавали заявления легкомысленно или для виду, ханжески, чтобы ввести власти в заблуждение или шантажировать собственную семью. Заявление с просьбой о собственной смерти может быть попыткой оказать давление. – Вернись ко мне, возлюбленная жена, потому что вот она, квитанция о приеме заявления о смерти. – Дай, папа, денежку на веселую жизнь. – Если вы мне не дадите аттестат, вас же совесть замучает, я вам всю жизнь отравлю. Стало быть: Заявление принимать только по установленной форме на бумаге определенного вида. Скажем, на греческом языке или на латыни. Приложить к заявлению список свидетелей. Может быть, оплата гербового сбора. Возможно, с платой четырьмя ежеквартальными взносами, или тремя ежемесячными, или семью недельными. Заявление должно быть обоснованным: «Не хочу жить, потому что болезнь, финансовая катастрофа, потому что уныние, пресыщенность, потому что предал отец, сын, друг. Прошу провести процедуру в течение недели, без проволочек». Кто-нибудь собирал истории и переживания, признания, письма, дневники в лагерях, тюрьмах, у заключенных, живущих под угрозой смертного приговора, накануне тяжелой битвы на фондовых биржах и в игорных домах? Заявление принято. Формальности завершены. Начинается дознание по образцу судебного. Медицинский осмотр. Советы психолога. Возможно, исповедь или психоанализ. Дополнительные беседы со свидетелями. Определение и перенос сроков. Специалисты и эксперты. Отказ или приостановление исполнения решения. Или эвтаназия на пробу. Бывает же, что человек, один раз попробовавший чар и роскоши самоубийства, не возобновляет потом таких попыток до глубокой старости. Говорят, что одно из испытаний при посвящении во франкмасоны как раз и состоит из попытки такого неудачного прыжка в неведомое. Место совершения. Это уже мое изобретение: по истечении пресекательного срока. Или же: – Езжай туда-то и туда-то – там ты получишь желаемую смерть. – Ты получишь то, о чем просишь, через десять дней, в такой-то час утра или вечера. «Просим властей предержащих оказывать помощь предъявителю сего на суше, воде и в воздухе». Все выглядит так, словно я шучу. Нет, не шучу. Есть вопросы, которые, словно кровавые лохмотья, лежат поперек тротуара. Люди переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, чтобы не видеть. Я поступаю точно так же. Там, где речь идет о принципах, а не об умирающем от голода нищем, там нельзя. Это не один или сто нищих в тяжкий год войны, но миллионы людей в течение многих столетий. Здесь нужно прямо в глаза. Моя жизнь была трудной, но интересной. Об этом я как раз в юности просил Бога: – Дай мне, Боже, тяжелую жизнь, но прекрасную, богатую, возвышенную. Когда узнал, что о том же просил Словацкий, мне стало неприятно, что это не я придумал, что у меня был предшественник108. Когда мне было семнадцать лет, начал писать роман Самоубийство. Герой ненавидел жизнь, боясь безумия. Я панически боялся сумасшедшего дома, куда моего отца несколько раз направляли. И вот я, сын сумасшедшего. Стало быть, отягощенная наследственность. Уже пару десятков лет и посейчас эта мысль временами терзает меня. Я слишком люблю свои безумства, чтобы не пугала меня мысль, что кто-то против моей воли будет пытаться лечить меня. Здесь я должен написать: часть вторая. Нет. Это все вместе, только речи у меня многословные. Но я не умею говорить лаконично. * * * 15 июля 1942 года. Неделя перерыва в дневнике, совершенно ненужного Со мной такое бывало, когда я писал Как любить ребенка. Были времена, когда я писал на постое, на лугу, под сосной, на пне. Все важно, и если я не запишу все это, то забуду. Невосполнимая потеря для человечества. |