Онлайн книга «Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи)»
|
Евреи – важный вопрос, но потом вы поймете, завтра. Да, мы знаем и помним. Важный вопрос, но не единственный. Мы не обвиняем. То же самое было с поляками, и то же самое творится, даже сейчас, с Польшей и Палестиной, с Мальтой, и Мартой [?], и с матерым пролетарием, с девицей и сиротой, с милитаризмом и капитализмом. Но не все вместе. Должна быть некая очередь и некие пункты повестки дня. Вам тяжко, и нам нелегко. Без накрытого стола, где во время оно можно было бы укрыться от докучливых дебатов. Придется тебе, брат, выслушать программную речь Истории – о новой карте126. * * * 1 августа 1942 года Когда картофельная ботва слишком разрасталась, по ней проезжали тяжелым катком, который давил ее в кашу, чтобы дать плодам в земле лучше вызреть. * * * Читал ли Марк Аврелий Соломоновы притчи? Его дневник так утешает127. * * * Я ненавижу или, может быть, только стараюсь бороться с отдельными личностями. Такие вот Хеллеры, такие вот Гитлеры128. Я не обвиняю немцев: они работают или, скорее, логически и результативно планируют, – вот они и сердятся, что им мешают. Глупо мешают. И я мешаю. Они даже снисходительны. Только устраивают облавы и велят стоять на месте – не шнырять по улицам и не путаться под ногами. Они мне делают добро, потому что, шныряя и путаясь, я могу получить в голову шальную пулю. А так я безопасно стою под стеной и могу спокойно и внимательно смотреть и думать. Вот я и думаю. * * * В Мышинце остался старый слепой еврей129. Он шел с тростью среди телег, коней, казаков и пушек. Какая жестокость – оставить слепого старика. – Они хотели забрать его с собой, – говорит Настя. – А он уперся, что не уйдет, потому что некому сторожить синагогу. Знакомство с Настькой я завел, помогая ей найти ведерко, которое забрал у нее солдат, обещал вернуть – и не вернул. Я – слепой еврей и Настя. * * * Мне так мягко и тепло в постели. Очень трудно вставать. Но сегодня суббота – в субботу утром я взвешиваю детей перед завтраком. Наверное, в первый раз мне неинтересно, каким будет результат недели. Должно быть, они все же прибавили в весе. (Не знаю, почему вчера на ужин выдали сырую морковь.) * * * На месте старого Азрилевича – молодой Юлек. «Вода в боку». У него трудности с дыханием, но по другой причине. Те же постанывания, движения, жесты, обида на меня, самовлюбленность и актерская жажда обратить внимание на себя; возможно, даже и месть за то, что я о нем не думаю. Сегодня у Юлека первая спокойная ночь за неделю. У меня тоже. * * * У меня тоже. С того момента, когда день приносит столько враждебных и мрачных впечатлений и переживаний, сны совершенно пропали. Закон равновесия. Терзает день – утешет ночь. Удачный день – мучительная ночь. О перине я написал бы монографию. Крестьянин и перина. Пролетарий и перина. * * * Я уже давно не благословлял мир130. Попробовал в эту ночь – не получилось. Я даже не знаю, где я заблудился. Очистительное дыхание более или менее получилось. Но пальцы остались слабыми, энергия не протекала через них. …Верю ли я в результативность? Верю, но не в мою. Индия! Свята Индия! * * * С каждым днем меняется облик квартала. 1. Уголовщина. 2. Зачумленные. 3. Токовище. 4. Сумасшедший дом. 5. Игорный дом. Монако. Ставка – голова. * * * Самое главное, что все это уже было. Нищие, зависшие между уголовщиной и больницей. Кабальный труд: не только мышечное усилие, но и честь, девичья честь. Униженные вера, семья, материнство. Торговля всеми духовными благами. Биржа, где фиксируют, сколько весит совесть. Курс колеблется, как сегодня курс свеклы и жизни. Дети живут в постоянной неуверенности, в страхе. «Вот тебя жид заберет!», «Я тебя дядьке отдам!», «Вот тебя в мешок посадят и унесут!» Сиротство. Старость. Унижение и моральное увядание и разложение. (Во время оно заслужить старость, заработать на нее было правильно. Сейчас силу и годы жизни покупают. И мерзавец имеет шанс дожить до седых волос.) Панна Эстерка. Панна Эстерка не хочет жить весело или легко. Она хочет жить в красоте – хочет, чтобы ее жизнь была прекрасной. Прощаясь с нами, передала нам почту. Если она не вернется сюда и сейчас, потом мы встретимся в другом месте. Мы уверены, что она принесет другим столько же добра и пользы, сколько и нам. * * * 4 августа 1942 года 1 Я полил цветы, бедные растения сиротского дома, растения еврейского приюта. Спекшаяся земля вздохнула. За моими действиями следил охранник. Раздражают его или трогают эти мои мирные действия в шесть утра? Он стоит и смотрит. Широко расставил ноги. 2 Прахом пошли усилия вернуть Эстерку. Не знаю, оказал бы я ей услугу или навредил и обидел, если бы мне удалось ее вернуть. – Где она попалась? – спрашивает кто-то. – Может, это не она, а мы попались (что остаемся). 3 Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адика: он недоразвитый и злостно не реагирует ни на какие наказания. Мы не можем за какую-нибудь его пакость рисковать все домом. (Коллективная ответственность.) 4 За Дзельную пока – тонну угля, Руже Абрамович131. Кто-то спрашивает, будет ли там уголь в безопасности. В ответ улыбка. 5 Хмурое утро. Половина шестого утра. Вроде бы нормальное начало дня. Я говорю Ханне: – Доброе утро. Она отвечает удивленным взглядом. Прошу: – Улыбнись! Улыбки – больные, бледные, чахоточные. 6 Пили вы, господа офицеры, пили обильно и вкусно – за кровь, танцуя, позвякивали орденами – в честь позора, которого вы, слепые, не видели, вернее, притворялись, что не видите. 7 Мое участие в японской войне. Поражение – унижение. В европейской войне. Поражение – унижение. |