Книга Свет мой, зеркальце, страница 4 – Генри Лайон Олди

— Что? — не понял Ямщик на пуфе.

— Кто, — разъяснил Ямщик в зеркале. — Ты конкретно. Спрашивали, отвечаем. Насчет всех милее — ты в общем списке человечества по этому признаку занимаешь четыре миллиарда триста семьдесят два миллиона… Записать?

На зеркале возникла дорожка цифр: 4 372 826 256. Цифры складывались из трещинок. Сперва они наложились на лицо Ямщика, прямо на лоб, словно татуировка или клеймо, но вскоре опустились ниже, на уровень живота. Ямщик обернулся. Дылда с Тусей молча следили за ним. И Кабуча следила, куда ж без Кабучи?

— Что? — эхом спросил Дылда.

— Четыре миллиарда, — сообщил ему Ямщик, который на пуфе. — Триста семьдесят два миллиона восемьсот двадцать шесть тысяч. Двести пятьдесят седьмой.

— Шестой, — поправил Ямщик в зеркале. — Нет, уже восьмой, извиняюсь. Одна успешная пластическая операция, один поход в спортзал. Операция в Тель-Авиве, спортзал в Чикаго. Чувак, тебя задвигают в конец! Хочешь стать пятимиллиардным? Давай, сиди на круглой попе, и придешь к успеху!

— Вы слышите? — спросил Ямщик с пуфа у собравшихся.

Туся кивнула:

— Четыре миллиарда. Триста с чем-то миллионов. Кися, ты же сам сказал!

Кабуча тоже кивнула, но промолчала. А Дылда прилег на кровать, не сняв обуви. Дылде хотелось спать. Спать и видеть сны, быть может. Какие сны? Ну, к примеру, сон о потере Тусей невинности. Восьмой класс, бабушка уехала в Кременчуг, еще не надо круглосуточно резать мертвых пудельков и британских вислоухих…

Я пьян, сказал себе Ямщик. Они ничего не слышат, кроме моих собственных реплик, а я пьян. Ямщик, не гони лошадей! Это профессиональная деформация, наслаждайся, пока щекочет.

— Не мучь людей, — Ямщик в зеркале ухмыльнулся. — Объяснись по-человечески.

— Я не всех милее, — объяснил Ямщик на пуфе по-человечески. — Я примерно четыре с третью миллиардный. Обидно, да?

Кабуча робко засмеялась.

— Обидно, — согласилась Туся.

Не смущаясь присутствием Ямщиковой супруги, она встала у Ямщика за спиной, взяла четырех-с-третью-миллиардного за плечи, прижалась. Затылком Ямщик чувствовал Тусину грудь: большую, мягкую, обвисшую, но не критично. Сейчас он хорошо понимал Дылду. Терпеть до восьмого класса? Подвиг, честное слово. Или это Туся терпела?

— А по тебе, кися, и не скажешь. Сколько на земле людей?

— Семь миллиардов, — вздохнул Ямщик. — Или уже восемь?

— Даже если восемь. Так, на вид, ты в первом миллиарде. Ну, во втором, в самом начале.

— Вы мне льстите.

— Ничуточки! А я какая? Ну, если по-твоему?

— Какая? — спросил Ямщик у зеркала.

По зеркалу пробежала рябь. Когда она сгинула, Ямщик из зеркала доложил:

— Три миллиарда седьмая. Нет, шестая.

— Почему не седьмая? — строго бросил Ямщик на пуфе. — Что за погрешности?

— Предыдущую сбил грузовик с замороженными цыплятами. Насмерть. Вот прямо сейчас и сбил. Сидней, перекресток Darling Harbour и Chinatown, напротив отеля «Seasons Darling Harbour». Oh, my love, my darling, I've hungered for your touch ^[1]…

— Что она там делала? Ночь на дворе!

— Почему ночь? У них утро, в Сиднее! Вышла на пробежку, а тут хлоп, и грузовик…

— Кися, — Туся прижалась теснее. Ямщик занервничал: он уже представлял последствия, а главное, ясно слышал голос Кабучи: «Ну, как хочешь…» — Я седьмая, да? Из восьми миллиардов? Кися, ты золото!

— Шестая, — заслужив мокрый поцелуй в зарождающуюся лысину, Ямщик решил не уточнять насчет трех миллиардов. — Только не по красоте.

— А по чем?

— По милоте, наверное. Я же спрашивал: «Кто на свете всех милее?»

— По милоте? — Туся задумалась. Спиной и затылком Ямщик чувствовал, как сильно она задумалась. — Тоже неплохо. Может, даже лучше, чем по красоте… Кися, ты зая, ты просто зая!

Ямщик в зеркале хихикнул.

— Нас повысили в звании, — поздравил его Ямщик на пуфе. — С тебя бутылка.

— Будет, — пообещал двойник.

— С меня? — изумилась Туся. — За шестую? Будет! Кися, — она глянула на мужа, но быстро передумала, обернувшись к Кабуче, — принеси бутылочку, а? На троих?

Туся в зеркале облизала языком пунцовые губы. Ямщик в зеркале подмигнул Ямщику на пуфе. Кабуча безмолвствовала.

— А он? — Ямщик большим пальцем через плечо указал на Дылду. — Он не станет?

— Он станет, — сказал Дылда, хлопнув себя по животу. — Сегодня и завтра. И через год. Вот кто знает, что я буду делать через год?

— Что он будет делать через год? — спросил Ямщик с пуфа.

— Сидеть в тюрьме, — услужливо сообщил Ямщик в зеркале. — Изнасилование, повлекшее особо тяжкие последствия, а также изнасилование малолетней или малолетнего, наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет. Статья сто пятьдесят вторая. Вот, имейте удовольствие видеть…

Зеркало отразило парк — глухой, заброшенный, безлюдный. По узенькой аллее, сплошь заваленной опавшими листьями, шла коротко стриженая девочка, похожая на мальчика, в обнимку с виолончельным футляром. Вечер, из фонарей горел один, дальний.

— Не надо, — отмахнулся Ямщик. — Нет, погоди…

Дылда в зеркале вышел из-за старого каштана. На нем был знакомый светло-бежевый пиджак, но футболка уступила место серому гольфу. Пятна на лацкане и над карманом исчезли; должно быть, пиджак побывал в химчистке. Дылда на кровати сел:

— Так что я буду делать?

— Через год? — переспросил Ямщик, понимая, что отвечать не следует, и зная, что ответит. — Сидеть в тюрьме. Статья сто пятьдесят вторая.

— Попугая зарежу?

Дылда засмеялся. Он вдруг проснулся и даже протрезвел:

— Таксу? Чихуахуа?

— Нихуа подобного. Сядете за изнасилование.

— Попугая? Попугая-зомби? Мне бы ваше воображение!

— Изнасилование, повлекшее особо тяжкие последствия, а также изнасилование малолетней или малолетнего…

Затылком, плечами, спиной, сердцем и печенкой, всем своим телом Ямщик почувствовал, как Туся превращается в камень. Каменный гость, подумал он. Каменная гостья. Сейчас она пожмет мне руку, и я умру.

— Додик, — прошептала Туся. Шепот загремел в затылке Ямщика, словно у Туси не было груди, мягкой и большой, и вообще Туся была колоколом, церковным колоколом, который дернули за литой язык. — Додик, что же ты делаешь?

Слеза упала Ямщику на темя. Одна слеза, и только.

Дверь сотряслась: снова и снова.