Онлайн книга «Эта тварь неизвестной природы»
Вернулся безмолвный Шульцев, взобрался на кузов, сел. Блинчук стукнул кулаком по затылку кабины. Машина тронулась и, выехав со Стояка, сразу свернула направо. Архив Шугпшуйца (Книга Беды) Файл «Фенимор-1» Отрывок Собственная расшифровка (Орфографические ошибки расшифровки исправлены – С.Ж.) (…) Мы встречаемся в Беженске в сквере перед факторией мадам Лебедевой в полдень первого мая две тысячи первого года. Разумеется, мы были знакомы и до того, жить в Ахтубинском Предзонье и не знать Свержина-Фенимора невозможно, если знать не его лично, так хотя бы знать о нём. Знакомство наше отнюдь не шапочное, но на интервью он согласился впервые, на обычных, правда, условиях. Трекер рейтинга «кинг конг», автор и соавтор самых знаменитых официальных треков, победитель динозавров, соавтор открытия Леса-Шатуна. Год назад он прошёл из Зоны в Казахстан, провесив единственный известный на сегодняшний день проход через Горячий (он же Казаший) Угол. Сколько он знает треков неофициальных, не знает, разумеется, никто, кроме него. Хорошая фраза. Он одет по гражданке, в настоящие джинсы, хорошую кожанку, в руке банка настоящего пива. Он не вооружён. Мы здороваемся, обсуждаем последние новости о экипаже Антипова, у которого горючего осталось на сегодняшний день чуть больше полубака, и они там с Валовым начинают беспокоиться и что-то подозревать. О Земных делах мы не разговариваем, хотя из-за пазухи распахнутой куртки Фенимора торчит свёрнутый в трубку номер, по-моему, «комсомолки». – Ладно, не хватало ещё о погоде начать. – говорит он. – Итак, гиена пера, шакал копировальной техники. Включай свой диктофон и спрашивай. Вдруг погода испортится. Видишь, какие тучки? – Ты в Зоне с девяностого года, правильно? – Так точно. С тридцатого мая. Старше меня тут мало кто. – А срочную, на самом деле, ты служил на Полигоне. – Было и это. – Расскажи мне про «мамины трещины». – А что это такое, Шугпшуйц? – Как вы все меня… Ладно. Значит, расскажи мне о капитане Житкуре. – С какой стати? Я его не знаю. Откуда мне его знать? Это же легенда. – Вадим, я тебя умоляю, на самом деле. Согласился поговорить, так не трави. Этого не знаю, этого не понимаю… Вся «Десятка» знала капитана Житкура. Ходил с ППШ по городу, ездил на «виллисе». – Так я не на Десятке служил, голубь ты мой мира. Я служил… Нет. Я подписку о неразглашении давал. На двадцать пять лет. Скажем, я служил там, где сейчас Второй Эпицентр. – Хорошо, а доктор Вяткин? – С ним был знаком, конечно. Он работал врачом в Беженске до девяносто пятого, потом пропал куда-то. Но я знал его ещё по армии. Его призвали одновременно со мной, гусили, можно сказать, вместе. В моей части. Он лейтенантом, я рядовым. Двухгодичник из Челябинска, врач. Педиатр, что характерно. Классный чувак, очкарик, губа нижняя до пупа, всё грезил о своей коллекции рока семидесятых… Абсолютно гражданский человек, к командиру части так и обращался: «товарищ командир части». – А разве «ефрейтор без головы» в восемьдесят седьмом не у тебя в части, на самом деле… – До старости ты не доживёшь, Шугпшуйц. Хм… У меня. Откуда ты знаешь? – И разгребал там не капитан Житкур? – Без малейшего понятия. Мы же из казарм выйти не могли. Во-первых, нас там заперли, во-вторых, мы сами ссали выйти так, что окна наглухо забили одеялами и порвали бы любого немца, кто бы попытался нас выгнать на улицу. – Немца? – Офицера. Офицер – немец, гусь – салага, салабон. – У нас не так было. – А ты служил? – Ну… да. – Местная разновидность слэнга. – А ты сам видел этого ефрейтора? – Да. – Расскажешь? – Нет. Дурные воспоминания. – Страшные? – Да нет, просто дурные. Не для этого солнышка. Тучка уплыла. И пиво вкусное. Как-нибудь потом. – Ну тогда Петрович. – А что не так с Петровичем? – Когда ты с ним познакомился, на самом деле. – На самом деле он меня в первый выход водил. Я же «язовский контрактник». А он был из самых первых разведчиков, старший прапор. И я попал к нему в группу. – И как прошло? – Да мало кто выжил. (Издевательски.) На самом деле. – Да вот привязалось, поговорил с москвичом одним вчера по телефону. – Так ты ж сам москвич. – Я бедован. – По жизни, видать. Бедован, а в Зоне не был. Магацитл ты, вот ты кто. – Блинчук тоже не был в Зоне. – Блинчук скурмач. – А мне Папаша запретил. – Вот ты ж брехло, фантаст! Папаша и Яна погибли до тебя за год! Или за два… Уже привычный момент моего триумфа. Я проделываю это не в первый раз, и всегда это срабатывает здорово. Спасибо тебе, Папаша. Трудно удивить трекера. Но я умею. Я достаю из сумки молескин, из молескина – серый конверт с типографским контуром для марки, в который пятью штрихами очень остроумно вписаны буквы С и А. Из конверта достаю письмо Папаши, адресованное мне. Подаю письмо Фенимору. Письмо короткое, он проглатывает его за секунды. Потрясённо матерится словами, которые я не могу перевести в формат нормативной лексики. Который, которые, которого. Править. Он возвращает мне листок, таращится на меня, отдаёт мне банку. – Вот это да. – Вот так, на самом деле. Магацитл я? – Ладно, ладно. Пиво твоё, всё, что осталось. На. – Спасибо. Женя-Туранчокс мне это письмо передал. Брехло я? – Да всё уже, всё. Убил ты меня и оживлять не стал, так бросил. Ну и Папаша. Вот был монстр! Ну единственный выживший, что ты хочешь… Вот с ним я был знаком ещё до Зоны. Он работал в госпитале на Десятке, старшим лаборантом в туберкулёзнике… или главным лаборантом… Заведующим лабораторией, вот! Я долго в госпитале валялся в восемьдесят шестом осенью, руку сломал об одного там. Ну, и трудно было не заметить. Два метра росту, на вид – Гога и Магога гибридом. Ну и я же рисую, шрифтовик, – припахали меня оформить ему стенд какой-то для лаборатории. А он мужик оказался отличный. Спирт, закуска, музычка. Маме позвонить. А потом уже в Зоне встретились. Он меня сразу узнал, бросился, обнял, чуть Яну свою не уронил. Ей на вид тогда лет десять ещё было. |