Онлайн книга «Хроника одного полка. 1915 год»
Обед был подан как при Розене, минута в минуту, ровно в семь тридцать пополудни. За несколько дней относительного отдыха офицеры привели в порядок себя, одежду и амуницию. Все выглядели опрятными и подтянутыми. На столе источали ароматы три запечённых гуся, печёная картошка, и хозяин фольварка пожертвовал на офицерский стол маринованных овощей. Фон Мекк, в ожидании Вяземского, беседовал с Щербаковым, Дрок общался с батюшкой, остальные вполголоса разговаривали между собой. Полчаса назад корнет Введенский был вызван к командиру полка. Причина вызова не была оглашена. Когда души офицеров глядючи на гусей и вдыхая ароматы, готовы были истомиться окончательно, в палатку вошли Вяземский и сияющий Введенский. У корнета блестели глаза, он их прятал и старательно напрягал лицо, но все видели, что корнету сообщено какое-то приятное известие. Дрок с облегчением вздохнул и нашёл глазами фон Мекка, тот увидел Дрока, посмотрел на отца Иллариона и все трое согласно покачали головами. – Батюшка! – кивнул отцу Иллариону подполковник. Отец Илларион перекрестился и прочитал молитву. Короткую. – Приступайте, господа! Прошу! – пригласил Вяземский офицеров, и Клешня стал нарезать гусей большими кусками. Дрок, фон Мекк, и отец Илларион подошли к командиру. Присоединился Щербаков, они впятером отошли в угол палатки к малому раскладному столику, и Вяземский сообщил о том, что час назад пришла телефонограмма из дивизии об откомандировании корнета Введенского в распоряжение коменданта крепости Ковно для занятия новой должности. – Послезавтра, девятнадцатого апреля, он должен прибыть. – Слава тебе Господи! – разом вымолвили Дрок и отец Илларион. В это время вдруг звонко объявил Введенский: – Господа, по случаю моего перевода в другую должность приглашаю всех… Но неожиданно его перебил Рейнгардт: – Вот так, господа, закатывается солнце, можно сказать, вручную! Так грянем громкое ура! И офицеры грянули: Бука, бяка, забияка, Собутыльник сам с собой! Ради Бога и… арака Отбывай в домишко свой! Полно нищих у порогу, Полно зеркал, ваз, картин, А хозяин, слава Богу, Сам великий господин. Не гусар ты и пускаешь Мишурою пыль в глаза; И тебе не застилают, Вмест диванов – куль овса. Есть курильницы и, статься, Есть и трубка с табаком; Всех картин не подменится Ташка с царским вензелём! Вместо сабельки сияет Зеркалами полоса: В них ты, глядя, поправляешь Два не выросших уса. Под боками ваз прекрасных, Беломраморных, больших, На столе стоят ужасных Нуль стаканов пуншевых! Они полны, уверяем, В них сокрыт небесный пар. Уезжай, мы ожидаем, Уезжай, коль не гусар. – …коль не гуса-а-а-р-р!!! – совершенным оперным голосом закончил Рейнгардт. Клешня на полпути к столику командира полка застыл с большой оловянной тарелкой в руках с кусками гуся, на него наткнулся и так же застыл денщик фон Мекка с тарелкой печёной картошки, а за ним денщик Дрока, он нёс маринованные овощи. В наступившей тишине крякнул Дрок. Повернувшись спиной к общему столу, он вынул из кармана фляжку и, пока все стояли в оцепенении, не афишируя, наполнил стаканы на командирском столике: – Ну, господа, что произошло, то произошло! – Кто переправил текст? – тихо спросил только-только отошедший от столбняка Вяземский. Фон Мекк и Дрок переглянулись: – И когда только разучить успели? – Они сделали друг другу полупоклоны и, не чокаясь, а только придвинув стаканы, выпили. – С ташкой и картинами какая-то путаница, Денису Васильевичу это бы не понравилось! – А мы без претензий, правда, Василий Карлович? – И не очень-то поэты! Разве ровня легендарному Денису Давыдову? – Ротмистры Дрок и фон Мекк улыбались. Введенский стоял тихо на протяжении всей декламации, в руках у него было пусто, он сжимал кулаки, а когда декламация кончилась, подошёл к Рейнгардту и тихо сказал: – Я вам этого, поручик, никогда не спущу. – А я вам спущу, и не только это. – Рейнгардт смерил Введенского взглядом снизу вверх. – Когда только пожелаете! Введенский резко повернулся, чуть не порвал шпорами брезентовую подстилку и ретировался. Рейнгардт обратился к офицерам: – Есть, господа, такая восточная мудрость: «Чем выше обезьяна поднимается на дерево, тем лучше виден её розовый зад». Введенский как только вышел из палатки офицерского собрания, то сразу услышал за спиной оглушительный хохот. И он понял, что уезжать надо немедленно, пакет с приказом был в кармане. По дороге ему попался спешивший от телефониста к офицерскому собранию вахмистр Четвертаков, он остановился отдать честь шедшему мимо корнету, тот на секунду тоже остановился и врезал Четвертакову в ухо. – Успокойтесь, господа, прошу вас! Вы достаточно выразили корнету своё мнение о нём… – Вяземский не успел закончить, и в палатку просунулась голова Четвертакова. – Что вам, вахмистр? – Ваше высокоблагородие… – начал Четвертаков. – Зайдите! – приказал Вяземский. – Тута… – опять начал Четвертаков и протянул исписанный лист. – Давайте! Вяземский увидел, что у вахмистра под ухом кровь. – Что у вас, кровь… – Никак нет, ваше высокоблагородие, так что ничего… видать, контузия старая… – Четвертаков вытянулся, но успел провести рукавом шинели под левым ухом и размазал кровь по шее. Наблюдавшие это Дрок, фон Мекк и батюшка переглянулись – Четвертаков не мог разминуться с только что вышедшим из палатки Введенским. Дрок мотнул головой и закусил губу. – Идите. – Вяземский отпустил Четвертакова, подошёл с телефонограммой под висевшую на центральном шесте палатки лампу и стал читать. Прочитав, он обвёл глазами офицеров: – В телефонограмме указано, что на нас возлагается задача подготовить оборонительные позиции. Фольварк будет занят пехотой. И после этого выступить в Граево. – И он обратился к Щербакову: – Николай Николаевич, надо высылать квартирьеров. Новость была рядовая, и Вяземский вернулся к столику. – Аркадий Иванович! – обратился к Вяземскому Дрок. – Я по поводу Четвертакова! А ведь ни дать ни взять это дело рук Введенского. Кавалера Георгиевской медали по уху! Вот этого, господа офицеры, спускать нельзя. Офицеры молчали. Молчал и батюшка. Произошедшее с вахмистром было для всех очевидно, и спускать этого действительно было нельзя, но ситуация разрешилась сама собой, потому что все понимали, что корнета Введенского в полку уже нет. |