Онлайн книга «Орли, сын Орлика»
|
Это!.. Насилу Григорий пришел в себя. В самом деле, не стоять же на заднем дворе давно опустевшего дома – так и замерзнуть недолго: декабрь все ж таки! Да, декабрь. Письмо же написано по крайней мере месяц назад. Значит, Семена Пивторака уже ни за что не догнать, Софийку не вернуть… Остается одно-единственное: ехать домой и передать рождественские королевские подарочки матушке, братьям и сестрам. Это – его семья, когда отец отсутствует по делам, он здесь старший, а значит и на нем вся ответственность и забота… Пусть же будет, как есть! Решительным шагом Григорий вернулся к экипажу, разбудил кучера, который, съежившись от лютого холода, дремал на передке, и приказал наконец-то отвезти его домой. По дороге надежно спрятал письма в кожаный мешочек, а его повесил под рубашку на грудь рядом с малюсеньким деревянным крестиком, растер лицо, попробовал растянуть губы в искренней улыбке. Когда понял, что на искреннюю улыбка ну никак не похожа – снова и снова растирал лицо и растягивал губы, пока не удовлетворился результатом. Дома юношу встретили очень тепло и на удивление радостно. Когда же услышали о назначенном Карлом пенсионе – тогда матушка и все четыре сестры едва не задушили Григория в объятиях. Еще бы: это означало, что нищенское житье наконец-то кончится! Матушка авторитетно заметила, что непременно станет жертвовать десятую часть пенсиона на потребности всей казацкой общины – ведь не может такого быть, чтобы гетманской семье все, а другим ничего! Маленький Яшунька носился по дому и радостно улюлюкал. Лишь Михайлик повел себя рассудительно, сдержанно пожал Григорию руку и сказал совсем как взрослый: – Поздравляю, брат! Ты молодец, я тобой горжусь. И уже глубокой ночью, когда все улеглись спать, юноша остался в гостиной в одиночестве. Только тогда решился достать проклятое письмо. В последний раз перечитал написанное, бросил все до единой бумажки в раскаленный камин и подгреб кочергой из глубины добрую кучу углей. Вдруг позади скрипнули половицы. Оглянулся… Это была матушка. – Григорий, ты знаешь… – Ганна замолчала, не отваживаясь продолжить. – Знаю, – утомленно буркнул он в ответ. – Что именно? – Что Семен Пивторак месяц назад убрался отсюда в Московию. И что всю семью забрал с собой. Григорий перевел взгляд на камин: присыпанные жаром, там пылали исписанные обидными словами листы. Вот и замечательно… – Откуда тебе известно?.. Однако Ганна уже приблизилась вплотную к сыну и увидела через его плечо дотлевающее письмо. – Вон откуда, – Григорий брезгливо поморщился, ткнул кочергой перед собой – в камине вспыхнуло облачко пепла. Вот и все, что осталось от обидного послания. Вот и все… Конечно – кроме кровоточащей раны в душе! – Что там было, в письме том? – только и спросила мать. – Это уж мое дело, матушка. – Григорий, как ты… – Да, мама – мое дело, и более ничье, – стоял на своем юноша. – Но я имею право знать… – Лучше вам этого не знать, матушка моя дорогая, поверьте уж мне. Как вдруг… От столь отвратительной догадки кочерга едва не выпала из мигом ослабевших пальцев. Григорий крепко стиснул зубы и процедил: – Неужели этот негодяй и вам осмелился наговорить то же, что и мне понаписывал?! Если только это правда!.. Григорий крепко сжал кочергу, словно то была казацкая сабля. Но Ганна лишь горделиво воздела подбородок, загадочно улыбнулась и сказала: – Я, сынок, все ж таки жена светлейшего казацкого гетмана, поэтому не позволю всякой разной сволочи обижать ни себя, ни свою семью! И тебе не советую позволять такого. Да, не все, ой, далеко не все будут любить тебя, станут ценить твои добродетели – но если кто-то даже изречет нечто обидное и ты не в силах будешь ответить… – Что же тогда? – Советую тебе, сыночек, переступить через злые слова и просто делать свое дело. Со временем люди увидят, кто был подлым притворщиком, а кто – поборником чести. Мой муж и твой благородный отец – казацкий гетман, ты – старший гетманыч. Мы должны быть выше любых оскорблений, сынок, запомни это. Хорошо запомни… – А вот я… – юноша потупился и молвил: – Да, мама, похоже, я таки позволил себя обидеть… – Да, сынок, – позволил. И не тогда, когда читал то письмо… хоть я и не знаю наверняка, какие именно слова написал в отчаянии Семен Пивторак. Ты поддался ему, когда впитал душой весь обман, теперь обернувшийся пеплом. Это будет тебе уроком, сыночек. Ты выиграл сегодня словесную баталию у самого короля Карла… и все-таки ты, Григорий, еще почти ребенок! Ничего страшного, тебе этот промах можно извинить. Она прислонилась к спине Григория, попробовала по-матерински нежно обнять его за плечи. На один-единственный миг юноше захотело принять эту ласку, ощутить себя маленьким и беззащитным… И все же он сразу вспомнил, что вернулся в семью в качестве старшего (после отсутствующего отца) мужчины, а потому, пошевелив плечом, легко сбросил материнские руки и сказал: – Вы, мама, можете простить мне все что угодно – поскольку я есть плоть от плоти вашей. Но я не могу простить сам себя! – Григорий!.. – Но это ничего, это ерунда. В следующий раз обещаю хорошенько помнить ваши слова… и не пускать обиду в душу свою. Более того – попробую ни за что не допустить такой ситуации, как вот сейчас. Ганна немного помолчала, а потом тихо сказала: – Ты взрослеешь, сынок. Взрослеешь. – Благодарю вас, мама. Только… – Что, сыночек? Григорий помолчал немного, колеблясь, но все ж таки спросил: – Скажите мне одно-единственное: почему так бывает в жизни, что все шло, казалось бы, очень хорошо… Что вот спешишь к людям с прекрасной радостной вестью… Как вдруг оказывается, что тебя давно уже прокляли и нести радость некому?! – Что, разве совсем никому не нужна была твоя весть? – Но ведь Семен Пивторак навсегда увез Софийку отсюда… – А мы? – улыбнулась Ганна. – Но ведь сердце мое разбито, матушка! – Ой, Григорий, Григорий! Пусть в тринадцатилетнем возрасте ты не молился за общину, зато успел саблей помахать, как надлежит настоящему взрослому казаку – поскольку каждый народ имеет свои, лишь ему присущие традиции [8]. Теперь тебе уже пятнадцать, ты даже милость в монарших очах снискал… но кое в чем остаешься ребенком даже до сих пор! – вздохнула Ганна. И поскольку сын ничего не ответил, продолжила: – Говорю тебе, упрямцу: переступи через оскорбление и делай свое дело! Делай – и не обращай внимания на других. Так случилось – ну, значит, этого уже не изменить. Значит, так и должно было случиться. У тебя впереди долгая славная жизнь, сыночек, ты еще научишься… |