Онлайн книга «Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом»
— Преступлениях какого рода? — спросил я. — Помню, когда я был молодым, одного мужчину приговорили к этому за изнасилование монахини, а другого — за то, что выдал секрет получения муранского стекла чужеземцу. Надо думать, убийство человека, избранного дожем, относится к таким преступлениям, если это то, о чем ты беспокоишься. Я сглотнул. — Расскажи, а как проходит публичная казнь? — Преступника ставят на колени у столбов, и Мясник отрубает ему голову. Однако прежде он отрубает ту часть тела, которая виновна в преступлении. Насильнику монахини, разумеется, отсекли член. Стеклодуву отрезали язык. После этого приговоренный отправляется к столбам, а виновная часть тела висит на веревке, повязанной вокруг его шеи. В твоем случае, полагаю, это будет всего лишь рука. — И еще моя голова, — произнес я хриплым голосом. — Вот смеху-то будет! — произнес Мордехай. — Голова на веревке, повязанной вокруг шеи. — Смеху?! — издал я душераздирающий крик, а затем все же рассмеялся, настолько нелепыми показались мне его слова. — Все бы тебе шутить, старик. Он пожал плечами: — Каждый делает то, что умеет. Однажды монотонность нашего заключения была нарушена. Дверь открылась, чтобы впустить незнакомца. Это был светловолосый молодой человек, одетый не в форму надзирателя, а в одеяние Братства Правосудия. Он представился мне как fratello [70] Уго. — Итак, — оживленно произнес он, — у нас есть довольно просторный casermagio [71] и отдельные нары в Государственной тюрьме. Если вы бедны, то можете рассчитывать на помощь Братства. Оно будет оплачивать ваш casermagio, пока будет длиться ваше заточение. У меня есть разрешение заниматься адвокатской практикой, и я буду защищать ваши интересы по мере моих сил. Также я буду передавать послания с воли и на волю и добиваться для вас некоторых маленьких удобств — соль для пищи, масло для лампы и остальные подобные мелочи. Я могу договориться, — он бросил взгляд на старого Картафило и легонько вздохнул, — о том, чтобы вам предоставили отдельную камеру. Я ответил: — Сомневаюсь, что буду счастливее где-нибудь еще, брат Уго. Я, пожалуй, останусь в этой камере. — Как пожелаете, — сказал он. — Я уже связался с Торговым домом Поло, титулованным главой которого, оказывается, номинально являетесь вы, хотя вы пока еще и несовершеннолетний. Если хотите, можете сами платить за тюремный casermagio, а также выбрать себе адвоката на свой вкус. Вам надо лишь выписать необходимый pagheri и приказать компании оплатить его. Я сказал в нерешительности: — Это станет для Торгового дома Поло публичным унижением. Не уверен, имею ли я хоть какое-то право транжирить понапрасну деньги… — Да, ваше дело проиграно, — закончил он, кивнув в знак согласия. — Я вполне понимаю. Встревоженный, я принялся протестовать: — Я не имел в виду, надеюсь… — Тогда у вас есть другая возможность — принять помощь Братства Правосудия. Для возмещения убытков Братству позднее разрешат отправить двоих бедняков собирать милостыню: они будут просить горожан подать им из жалости к несчастному Марко П… — Amordei! — воскликнул я. — Это будет еще унизительней! — В этом случае у вас не будет выбора. Давайте лучше обсудим ваше дело. Как вы собираетесь защищаться? — Защищаться? — возмутился я. — Я не буду защищаться, я буду протестовать! Я невиновен! Брат Уго снова бросил бесстрастный взгляд на иудея, словно подозревал, что я уже получил от него совет. Мордехай в ответ лишь изобразил на лице скептическое изумление. Я продолжил: — Своим первым свидетелем я назову донну Иларию. Когда эту женщину заставят рассказать о нашей… — Ее не заставят, — прервал меня брат. — Signori della Notte не допустят этого. Эта знатная дама недавно овдовела и до сих пор не пришла в себя от горя. Я усмехнулся: — Вы пытаетесь убедить меня, что она скорбит о своем муже? — Ну… — ответил он задумчиво, — если и не о нем, то можете быть уверенным, донна Илария действительно очень сильно расстроена из-за того, что не стала догарессой Венеции. Старый Картафило издал звук, похожий на приглушенный смешок. Меня же заявление монаха сильно удивило — поскольку с этой точки зрения я ситуацию не рассматривал. Должно быть, Илария просто кипела от разочарования и злости. Да уж, коварная женщина наверняка даже и не мечтала о той чести, которой вскоре должны были удостоить ее мужа, а вместе с ним — и ее. Теперь Илария склонна была забыть о собственной причастности к гибели супруга, ее снедало желание отомстить за то, что она лишилась титула. Не имело значения, на кого падет ее месть, а кто же был самой легкой мишенью, как не я? — Если вы невиновны, молодой мессир Марко, — сказал Уго, — то кто же тогда убил того человека? Я ответил: — Думаю, это был священник. Брат Уго бросил на меня долгий взгляд, затем постучал по двери тюремщику, чтобы тот его выпустил. Когда дверь раскрылась на уровне его колен, монах сказал мне: — Полагаю, вам все же следует нанять другого адвоката. Если вы намереваетесь обвинить святого отца в убийстве, а вдову убитого — в подстрекательстве, вам потребуется самый лучший адвокат в Республике. Ciao! Когда он вышел, я сказал Мордехаю: — Все уверены в том, что мое дело проиграно, не важно, виновен я или нет. Наверняка должен быть какой-то закон, защищающий невиновных от несправедливых обвинений. — Почти наверняка. Но существует старая поговорка: «Законы Венеции самые справедливые, и им усердно следуют… неделю». Не позволяй своим надеждам вознестись слишком высоко. — Тут не надеяться надо, а действовать, — заметил я. — Ты бы мог помочь нам обоим. Передай брату Уго те письма, которые хранятся у тебя, и пусть он предъявит их в качестве доказательства. В конце концов, они бросят тень подозрения на Иларию и ее любовника. Мордехай уставился на меня своими глазами, похожими на ягоды черной смородины, инстинктивно погладил всклокоченную бороду и сказал: — Думаешь, это будет по-христиански? — А почему нет? Ты спасешь мне жизнь и сам выйдешь на свободу. Я не вижу в этом ничего, противоречащего христианской морали. — Тогда прошу прощения, но я придерживаюсь другой морали и потому не могу так поступить. Я не использовал это, чтобы избежать frasta [72], и не сделаю этого теперь, ради нас обоих. Я уставился на него неверящим взглядом. |