Книга Прекрасная Габриэль, страница 152 – Огюст Маке

— Потому что мы его остановили, — продолжал Крильон, — и отняли у него письмо.

— Ступай, — сказал ла Раме мажордому, который ждал. — Ступай!

Дверь затворилась.

— Да, — продолжал Крильон, — это письмо, вместе столь нежное и столь подробное, это образцовое произведение любви и политики в наших руках; оно не дойдет по адресу. Вот почему ваш курьер воротился.

Ла Раме не мог верить ушам; все в нем дрожало; глаза его как будто жадно кричали: говорите! объяснитесь! скажите мне!

— Мы подъезжали к вашему лагерю, — с недоверчивостью сказал Крильон, — и каждая фигура была для нас подозрительна, это разумеется само собой. Вдруг мы встретили вашего курьера. Мы трое загородили ему дорогу, он сосчитал нас и сказал:

— Бьюсь об заклад, что это испанцы, которых мы ждем в Реймс.

— Да, — отвечал по-испански Эсперанс, который знает прекрасно этот язык.

— А меня ждут в Париж, — продолжал ваш курьер.

Тут нечего было колебаться, мы арестовали негодяя и взяли от него письмо вашей любовницы. Хорошенькая девушка, не правда ли?

— Как! вы ее знаете? — с трудом проговорил ла Раме, отирая пот, выступивший на лбу.

— Знаем ли мы Анриэтту д’Антраг, жемчужину красоты, как вы говорите? Спросите у Эсперанса, знает ли он ее; ведь вы чуть не убили его за нее?

— О! — заревел ла Раме, затронутый в сердце больше ревностью, чем кинжалом.

— Кавалер, — шепнул Крильону великодушный Эсперанс, — пощадите этого несчастного.

— Полноте! — вскричали Понти и полковник.

— Сделайте милость!

Это сострадание было последним ударом для ла Раме, он почти без чувств упал на стул.

— Анриэтта!.. — прошептал он.

— В прекрасное положение поставили бы ее, — продолжал Крильон, — она теперь ваша сообщница.

— Моя сообщница?

— Конечно, участница мятежа, посягательства против безопасности государства и особы короля — словом, всех ваших преступлений, которые исчислены в этом письме.

— Ах, боже мой! — вскричал ла Раме.

— И самое меньшее, что может случиться с этой восхитительной особой, это быть повешенной; но я думаю, что она будет сожжена…

— Живая, — прибавил Понти со свирепым хохотом.

— Это правда, это правда… — сказал ла Раме с волнением, — ее можно компрометировать; но это письмо с вами?

— Еще бы!

— Ну! — заревел молодой человек. — Мы все здесь умрем; я позову и заставлю убить вас или сам вас убью. Я не хочу, чтобы эта женщина терпела хоть малейшее подозрение из-за меня.

— О! о! будем же резаться… когда так, — сказал Крильон.

— Я возьму это письмо на ваших трупах! — прибавил ла Раме с бешенством. — Отдайте его мне, это будет лучше.

— Но разве вы принимаете нас за идиотов? — кротко сказал кавалер. — Неужели мы были бы так неблагоразумны, что принесли бы вам такой интересный документ?.. О нет!

— Где оно и что вы с ним сделали? — спросил молодой человек, которому эти слова казались слишком вероятными.

— Оно в руках одного человека, который должен отдать его нам, когда мы воротимся. Если мы не воротимся завтра в полдень, этот человек, надежнее вашего, будет продолжать свой путь и отдаст письмо реймского короля парижскому. Тогда-то мадемуазель д’Антраг должна будет иметь дело с президентами суда.

— Она погибла! — сказал ла Раме с самым трогательным отчаянием. — Господа, господа, вот этот удар поражает меня. Господа, пощадите эту невинную молодую девушку. Она невинна, клянусь вам!

— Вы слепы, — сказал Крильон, — это мошенница.

— Господа, вы дворяне, вы не употребите ваши силы против женщины. Она будет наказана за то, что была великодушна. Она была моей невестой, господа!

— Это не мешает женщине быть повешенной, — флегматически сказал Понти.

— О! кавалер… Ах, храбрый Крильон! Посмотрите, прошу ли я какой-нибудь пощады для меня. Нет, убейте меня, я подставлю горло… Поражайте, но пощадите бедную женщину.

— Это невозможно, — сказал Крильон, — мы будем принуждены сделать здесь страшную огласку. Если вы умрете, придется заниматься вашей смертью, и мы не поспеем в полдень к тому месту, где нас ждет наш товарищ, и завтра утром письмо будет отдано Генриху Четвертому. Вы напрасно дадите себя убить, я напрасно буду говорить всем вашим людям, что вы ложный государь, я напрасно истреблю испанцев, потому что они не сдадутся — они знают слишком хорошо, что их ожидает — я напрасно погибну с моими двумя товарищами, ваша судьба, как вы говорите, тем не менее отразится на вашей сообщнице, и виселица будет готова для всей этой семьи гадин, которых называют Антрагами.

— Ну, — сказал ла Раме с величественным движением, — не нужно огласки, не нужно шума, не нужно битвы. Вы будете в полдень на назначенном месте. Вы будете там через два часа, если только два часа пути отсюда до того места.

— А! — сказал кавалер, пораженный, так же как и его друзья, величественным ореолом, который великая любовь набросила на чело виновного.

— Вам нужен я, не правда ли, — сказал молодой человек, — а не она? Вам нужно мое бесславие, мое осуждение, а не казнь бедного существа, которое я люблю. Я согласен. Я мог бы дать убить себя здесь, вы получили бы тогда только половину победы. Возьмите меня живого, вы меня унизите, вы меня осудите. Только пощадите ее!

Три товарища переглянулись с удивлением.

— О! не подозревайте никакой засады, — перебил молодой человек, — засады нет. Я действую откровенно. Но прежде поклянитесь мне именем Крильона, что это письмо не спрятано здесь на одном из вас.

— Клянусь, — сказал Крильон, — я никогда не был клятвопреступником.

— Знаю. Этого довольно. Мы поедем все четверо. Вы видите, доверяюсь ли я чести. Мы приедем к вашему товарищу, он отдаст вам письмо, которое вы ему вверили, вы отдадите его мне, и потом я принадлежу вам.

— Вот человек! — не мог удержаться, чтобы не сказать Крильон.

— Который был бы человеком прекрасным… — прибавил Эсперанс.

— Если бы Прозерпина не оцарапала его когтями, — пробормотал Понти, — но она оцарапала и как еще глубоко, черт побери!

— Ну, господа, вы согласны? — спросил ла Раме, дрожа, чтобы ему не отказали.

— Решено! — вскричал кавалер. — И вы хорошо сделали, что так скоро повели дело. Я избавлю вас от всех бесполезных страданий. Я имел намерение лишить вас похищенных вами прав в присутствии всей вашей армии, я имел для этого все необходимые доказательства. Теперь я этого не сделаю. Вы вошли сюда королем для этих негодяев, королем вы и выйдете.

— Я просил только о милости, — холодно сказал ла Раме, — я ее получил, мне нет никакой нужды до остального.