Книга Саблями крещенные, страница 46 – Богдан Сушинский

— Я обычный путешественник. Пишу историю этого края.

— Историю… Вам будет что описывать, — покачал головой врач. — В этом можете не сомневаться. Но только опять же я намеревался сказать вам вовсе не это…

— Идите вы к дьяволу! — возмутился Шевалье. — Скажите лучше, что вам нечего мне сказать — и этим все будет сказано!

— Не торопитесь, господин путешественник. Завидев рядом с собой врача, никогда не торопитесь. Ибо можете открыть для себя, что торопиться вам уже некуда. Но это я так, к слову… А сообщить вам хотел следующее: я не могу утверждать, что эта женщина сумасшедшая. Точно так же, как и не могу утверждать обратное. Зато твердо знаю: если вы не откажетесь от этой женщины, в моих глазах вы на всю жизнь останетесь обычным местечковым сумасшедшим.

— Именно местечковым? — вернулось к Шевалье едва прорезавшееся чувство юмора. — Очень доходчиво вы мне все объяснили.

— Но если вы откажетесь от нее… Послушайте, господин Шевалье, если у вас хватит ума отказаться от этой прекрасной женщины, в моих глазах вы на всю жизнь останетесь обезумевшим парижским безумцем.

— Обезумевшим безумцем? Неподражаемый диагноз.

Они обнялись и рассмеялись. Это были объятия мужчин, которые, говоря о прекрасной женщине, знают… о чем они говорят.

— Благодарю вас, мсье доктор. Теперь я вижу, что не зря пригласил именно вас. Никто не смог бы утвердить меня в моем безумии столь убедительно, как это сделали вы.

* * *

Через час от дома аптекаря отъезжала старая, избитая временем и дорогами карета, в которой восседали Христина и Шевалье. На прощание Сима вынесла для Подольской Фурии большой толстый плед, а служанка — корзину, в которой оказались кувшин с вином и дорожная снедь. К тому времени на передке уже щупловато сутулился приведенный аптекарем парнишка, сын местного спившегося богомаза, которого отец отправлял во Львов, где он должен был учиться церковному песнопению. Утверждали, что у него прекрасный голос.

— В кучерском деле он, конечно, ничего не смыслит, — признал аптекарь. — Но ведь и в пении он тоже смыслит не больше. А ведь отправляют же его учиться. Дорога-то дальняя. Чему-нибудь да научится.

— Ничто не учит столь основательно и сурово, как дороги, господин аптекарь. Тут уж можете положиться на мой опыт.

Первым орудийный огонь открыл все-таки форт. В Сен-Бернардине оставалось всего двадцать солдат, но три орудия его были хорошо пристреляны по условной линии, пролегающей между оконечностью мыса и скалами; ядра и порох поднесены прямо к орудиям, а сами канониры трудились как проклятые.

Артиллерия эскадры по мощи своей превосходила артиллерию форта раз в двадцать. Но она вступила в бой с некоторым запозданием. Пушкари давали возможность матросам спустить на воду последние шлюпки и усадить в них десантников. По этой же причине корабли не могли маневрировать и представляли собой неплохие мишени.

— Французы совсем осатанели, — ворчал командор дон Морано, наблюдая за тем, как от борта «Сантандера» отходили последние шлюпки и плоты, на которых к берегу устремились не только солдаты, но и значительная часть экипажа. Чтобы усилить штурм, командор приказал высадиться на берег морякам всех трех кораблей. — Посмотри, что они делают, — обратился он к старшему офицеру галеона, — ни одного выстрела по подходящим к берегу шлюпкам, — ткнул мундштуком трубки в сторону форта. — Решили разделаться с нами, не обращая внимания на десантников, которые уже через полчаса разделаются с ними.

— Точно, весь огонь сосредоточили по «Кондору» и «Сен-Самонику», — растерянно подтвердил старший офицер. — Подходящие к отмели шлюпки они словно не замечают. Эй, пошевеливайтесь! — прикрикнул на матросов. — Спускайте три последних плота, пока французы не перенесли огонь на «Сантандер»!

— Прикажите нашим канонирам усилить огонь по форту. Только пусть не вздумают накрыть ядрами высаживающихся на берег моряков.

В ту же минуту французское ядро угодило в корму стоящего неподалеку фрегата. Командор видел, как разлетелась верхняя часть надстройки, и взрывом выбросило за борт двух матросов.

— Рваные башмаки повешенных на рее, — процедил он, презрительно всмотревшись в то место на осветленной поверхности моря, куда упали и больше не появлялись эти двое несчастных. Словно моряки оказались там по собственной вине. — Упокой их душу под парусами…

— Нужно расходиться, сеньор командор, — предупредил офицер.

— Я сказал: усилить огонь! Подавите их чертовы орудия! Разнесите в щепки эту мышиную конуру, которую только идиот мог назвать фортом.

Еще какое-то время корабли вели артиллерийскую дуэль с фортом. Шлюпки и плоты приближались к берегу и почти без потерь высаживали десант на берег. Наиболее отчаянные из прибрежных корсар даже устремились к валам форта, очертания которых серели на каменистой возвышенности.

— И вновь канониры Сен-Бернардина повели себя довольно странно: вместо того чтобы перенести огонь на высадившихся на берег, они вдруг все вместе ударили по галеону.

— Уходим! — прорычал командор, видя, что одно ядро разнесло часть борта возле орудийного капонира в носовой части корабля, другое угодило почти в основание бизань-мачты ^[19]. И из капонира уже доносились вопли раненых матросов. — Курс норд-ост!

Он не видел, как на мысе упало несколько деревьев, полетели в сторону насаженные туда для маскировки кусты, а выведенные на прямую наводку четыре орудия почти одновременно изрыгнули огонь по галеону, и по еще ближе придрейфовавшему к селению фрегату.

Неожиданно появившийся из-за скал шлюп мог показаться «летучим голландцем», возродившимся из волн и туч и ниспосланным в виде кары небесной. Паля изо всех своих небольших орудий по трем испанским кораблям, он отчаянно пошел на сближение с фрегатом, в то время как шедший за ним в кильватере другой шлюп расстреливал палубу и орудийные капониры брига «Сен-Самоник», к которому уже приближалась целая стая казачьих баркасов. Почти обреченно принимая на себя ответный залп брига, шлюпы давали возможность казакам пристать к его бортам и взять на абордаж.

В грохоте пальбы и явлениях морских привидений никто из испанцев уже не придал значения тому, что с ближайших скал и с мыса по кораблям прицельно ударили сотни ружей, загоняя матросов на нижние палубы и в надстройки. Но как только баркасы пристали к бортам, стрелки перенесли огонь на последние два плота, подходившие к песчаной отмели.

Тем временем до сотни казаков схлынули с мыса и с прибрежных холмов и устремились к шлюпкам испанцев. Солдат, причаливших на плотах, некоторые встретили выстрелами из пистолетов. Но большинство казаков орудовали булавами и оглоблями, а также настигали убегавших врагов копьями, которые метали с такой силой, словно это были легкие дротики.

Несколько прибрежных корсаров сумели вернуться на единственный уцелевший плот и попытались уйти в сторону кораблей, но казаки, захватившие лодки, преградили им путь, расстреляли, очистили плот и направили его к фрегату, на палубах, надстройках и даже на реях которого сражались французы, высадившиеся с брига. То же самое происходило на фрегате, на который уже сумели ворваться казаки.