Онлайн книга «Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице»
Коломна, 1615 год
Этот странный молодец сам окликнул Федора на улице. Сотник тогда от воеводы князюшки Кутюка Приимков-Ростовского как раз возвращался, ехал задумавшись. Мягко стелил воевода, да жестко бы спать не пришлось. Все выспрашивал о Маринке да о том, не проговорилась ли насчет воровской казны, которая, как знающие люди сказывают, была зарыта атаманом Ванькой Заруцким где-то в окрестных лесах перед самым отступлением из Коломны. «Пора, любезный мой Федор, порасспрошать воруху с пристрастием, а надобно будет – попытать, ибо она ныне окрепла! – повторял добряк Александр Данилович едва ли не через каждую минуту. – Сердцем чую: ведает она про золотишко-то воровское!» Под конец воевода совсем осмелел и намекнул, что, ежели Федор будет и далее «воруху покрывать», недолго и на Москву отписать, что он-де с нею в сговоре. Пришлось прикрикнуть на воеводу, напомнить о царевой грамотке, о том, что только он, государев человек Рожнов, волен решать во всех делах, касательных до содержания важной узницы. Воевода тотчас заулыбался, льстивые речи повел, но по глазам Федор понял: не отступился он. Со всех сторон беды и невзгоды к нему да к несчастной Маринке приступали, словно хитрый и жестокий враг обложил их убежище-башню и правильную осаду ведет… Хотя почему «словно»? Ехал Федька вдоль улицы, понурив голову, думал, как быть далее и что свершать. Следом его коновод, холоп Силка, на своей кобылке рысил, от нечего делать по сторонам глазел, все больше – на красных девок. Тут-то и услышал Федор: – Будь здоров, господин начальный человек! Дозволь слово тебе молвить! Голос был почтительный, но смелый, уверенный, даже высокомерный немного. Не так здешний посадский люд с ним разговаривал! Придержал Федор коня да присмотрелся. Видит: стоит подле кабака рослый молодец, плечистый, собою пригожий, в летах еще молодых – годков двадцати либо чуть поболее. Смотрит на Федора прямо и смело, а под закрученными усиками – приветная улыбка. По одежде – прямой боярич. Охабень [99] на нем синий, тонкого сукна, что немецкие купцы привозят, серебряным шнурком богато расшит, в поясе шелковым кушаком тесно схвачен, а сапожки – желтого сафьяна с татарскими носами. Из-под шапочки с собольей опушкой чуб кучерявый выпущен. С левого бока у щеголя сабля висит, да не изукрашенная самоцветами да золотом игрушка, какую сынки княжеские для потехи носят, а боевая – тяжелая, в простых ножнах из яловой кожи, с ухватистой рукоятью. А с правого бока – замшевая мошна изрядная, так открыто носить ее только тот осмелится, кто уверен: любому татю отпор даст. Любопытно стало Федору, что это за удалец такой. Мигнул он боевому холопу Силке, чтоб тот поводья принял, сошел с коня и слегка незнакомцу поклонился (тот ответил тем же): – Здравствуй и ты! Кто ж ты будешь, человече, и что за слово у тебя ко мне? Сказывай! Незнакомец усмехнулся лукаво да щедрым жестом на двери кабака указал: – А ты, господин, выпей со мной медку ставленного, смородинового, я тебе за чарочкой все и обскажу! – Отчего же с добрым человеком не выпить! – в тон ответил Федор да велел Силке: – Лошадей к коновязи вяжи, сам поблизости будь. Я тебе, чтоб не скучал, чарочку из кабака пришлю. Вошли они в кружало, уселись. Целовальник, хитрая рожа, тотчас от местных питухов отлип да пошел вокруг их стола лебезить: что-де дорогим гостенькам подать да чем услужить. Федьку в Коломне уже все, почитай, в лицо знали как государева доверенного человека, а по молодцу сразу видать было: при деньгах он, и немалых. Выпили они по чарочке, медовыми пряничками закусили. – Я, господин сотник, буду гость торговый, из Астрахани, – начал рассказывать молодой незнакомец. – Купец я бахчевой сотни, зовусь Егором сыном Ерофеевым. В Коломне вашей я по торговой надобности… – Что же за надобность такая торговая по ранней весне, господин гость? – хитровато прищурился Федор. – Дороги-то все распутицей развезло, не скоро откроет, да и до ярмарки долгонько! Собеседник его не растерялся, отвечал степенно: – Добрый купец всегда заранее к торгу примеряется. Хотим мы, астраханские гости, как поспеют винограды, сюда их возить, пастильщикам да пирожникам здешним знаменитым продавать. – А довезете? – спросил сотник. – Попреют винограды-то в дороге! – Довезем! – отвечал молодец. – Как персы возят, так и мы повезем. В корзинах, да ежели опилками древесными пересыпать, шелковым пологом от солнца прикрыть… Да не о том слово мое к тебе! – Сказывай! – широким жестом пригласил купца Федор, не сводя с него испытующих глаз. Тот подался вперед, и от зоркого взгляда сотника не укрылось: как-то подобрался он, подтянулся, словно боец перед решающим ударом. Но заговорил гость Егор Ерофеев спокойно, с расстановкой, твердой рукой подлив сотнику еще медку: – Узнал я от людишек коломенских, что здесь, в башне, словно царь-девица из сказки, томится та самая ляшка Марина Мнишкова, что покойному атаману Ивану Мартыновичу Заруцкому женкой была. И ты, господин сотник, ее неусыпно стережешь! Федор сдержанно кивнул, скрывая нетерпение узнать, так ли поведет речь этот подозрительный малый, как наперед думалось ему. Молодой купец, или выдававший себя за купца, продолжал: – Сказывают, красавица она писаная, такая, что глаз отвесть нельзя! Так ли сие? Федор снова кивнул. – Больно уж мне охота на красу сию, погубившую стольких мужей, взглянуть хотя одним глазком! – заторопился молодец. – Знаю, знаю, крепко ты ее блюдешь, надежно. Нету в башню ходу сторонним людишкам. За тобою, господин сотник, безопасна преступница сия! Но какое зло содеется, ежели ты мне по дружбе на красоту ее единым глазком взглянуть дозволишь? А я уж тебя отблагодарю! Ведь золотым-то ключом все двери отпираются… Тут астраханский гость словно невзначай задел свою мошну локтем, и она отозвалась заманчивым звоном. Повторяя жест своего собеседника, Федор тоже подался вперед, так, что лбы их почти соприкоснулись, и зашептал, скорчив потешную заговорщическую рожу: – Маринку, значит, видеть желаешь, торговый человек? – Истинно так, служилый человек! – И добрую мзду мне за это дашь? – Добрую дам! – А полсотни ефимков дашь? – Дам полсотни. – А сотню? – Дам. – А двести? – И двести за такую великую услугу дать возможно! Тут Федька вдруг резко откинулся назад и осадил размечтавшегося молодца холодным жестким взглядом. – А ныне слушай мое тебе слово, Егор-астраханец! – сказал он твердо, тихо, чтобы не услыхали проныра целовальник да питухи. – Никакой ты не есть торговый человек, не есть и купец! |