Онлайн книга «1612 год»
Борис, сидевший в кресле на крыльце своего дворца, не отрываясь, испытующе глядел на Бельского, ожидая, что, не стерпев обиды, тот начнет проклинать царя, а может, проговорится, откуда пошел слух о воскресении царевича. Но Богдан, стиснув зубы, глухо мычал, да крупные слезы текли по впалым щекам. Только когда лицо его стало бесстыдно гладким, закричал Богдан тонким голосом, что напрасно-де царь на него кручинится, что нет на нем никакой вины и что он, холоп государев, и впредь ему будет верен до смерти. Борис остался доволен. Что ж, пусть живет Богдашка. Теперь заречется поганые слова о царе говорить! Велел отослать его не в тюрьму, а в нижегородское его поместье, но под присмотр пристава Василия Анучина. А другому приставу, Леонтию Лодыженскому, что должен был везти Алексашку Романова на край Студеного моря, в Усолье-Луду, просил передать, чтоб не мешкал, там сидючи. Вскоре оттуда пришло известие, что ссыльный скончался от удушения. В середине августа 1601 года неожиданно ударил мороз и на крестьянские поля пал снег, погубив разом весь урожай. — Это Бог наказывает Бориску за муки убиенных, — шептались на папертях. Переговоры с польским посольством подходили к концу. Так и не добившись согласия думы и царя на создание союза двух государств, Сапега принял предложение Власьева о заключении перемирия на двадцать лет. После отсылки Романовых к местам заключения подозрительность русских несколько ослабла, во всяком случае, дворянам посольства и их слугам было дозволено покидать посольский двор для покупки съестного и других товаров, причем не всегда давались и стрельцы для сопровождения. Еще во время казни на Ивановской площади канцлеру, оказавшемуся вроде невзначай неподалеку от капитана Маржере, стоявшего в оцеплении, удалось перекинуться с ним несколькими немецкими фразами. — Жаль толмача, — проговорил Сапега, глядя, как корчится Бельский после каждого резкого рывка железных пальцев Габриеля. — Я видел его труп, — лаконично ответил Маржере, так же не смотря в сторону канцлера. — Он никого не выдал. — Будем надеяться. А как теперь нам держать связь с тобой? — Есть у меня один молодой негоциант. Он постоянно переписывается со своим торговым домом в Голландии, письма переправляет, как правило, через Литву. — А нет ли у тебя верного человека среди русских? Такого, что не побоится рискнуть головой? — Буду искать. — Поспеши, мы скоро покидаем Россию. Через несколько дней, когда Сапега шествовал в боярскую думу, Маржере, отталкивая от канцлера нищих, число которых за последнее время заметно увеличилось, ловко сунул ему записку. В ней сообщалось, что капитан встретил монаха Чудова монастыря, что находится в Кремле, Григория Отрепьева, которого знал ранее по его службе секретарем у Федора Романова. Во время штурма подворья Романовых капитан спас его от гибели, поэтому Отрепьев ему предан. Почти год Отрепьев скрывался по монастырям, приняв иноческий сан. Теперь вернулся в Москву и с помощью родственников добился поста секретаря у самого патриарха Иова. Ненавидит Бориса, алчен до золота, мечтает найти пристанище в Польше. Идя на вечерние переговоры, Сапега случайно уронил платок возле сапог капитана. Тот проворно нагнулся, возвратил платок, принятый с благодарностью, оставив у себя клочок бумаги. В нем значилось: «Сообщи монаху, что к нему на днях придут. Если выполнит все, что ему скажут, получит поместье в Литве и сто золотых дукатов». Накануне отъезда, когда сборы были закончены и поляки устроили веселую пирушку, щедро угощая стрельцов-охранников, Сапега позвал к себе молодого слугу-чтеца. — Ну, Сынок, настала пора нам прощаться. Вот монашеское одеяние. Когда совсем стемнеет, тайно переберешься через забор там, где стоят телеги. Я думаю, что сделать это нетрудно, охрана к тому времени будет пьяна. Пойдешь в Чудов монастырь. Найдешь там Григория Отрепьева. Скажешь, что прислал тебя канцлер и что он должен выполнять твои приказы. — Мои приказы? А какие, позволительно узнать? — оживился молодой слуга. — Приказ такой — провести тебя к инокине Марфе, матери угличского царевича. Отрепьеву скажешь, что ты и есть самый царевич. — Но я другой царевич! — Русские верят, что царевич остался жив, а тебя никто не знает. Соображаешь? Какая тебе разница, чей ты сын, главное, чтобы стал русским царем. А там разберемся. — Хорошо. Я найду инокиню Марфу. А дальше что? — Оставшись с ней наедине, расскажешь ей о своем происхождении, как на исповеди. Поклянешься, что отомстишь Борису за ее сына и, когда воцаришься, окружишь ее и ее братьев величайшим почетом. За это проси царский нательный крест, который она сняла с убиенного сына и тайно хранит. Будет у тебя крест — будешь государем на Руси, а там, глядишь, и Польши. — Я сделаю это! — пылко пообещал царевич, ударяя себя в грудь. — Потом вернешься в Литву, будем вместе ждать смерти Бориса, уверен, что недолго. Когда коронуют Федора, будет много обиженных бояр. Все они встанут под твои знамена. Вот тогда и ударим! Думаю, что не только знатные бояре, но и холопы — все поддержат тебя. С нами Бог! Царевич в нетерпении вскочил, схватив монашескую рясу. — Но будь осторожен, Сынок. Везде соглядатаи Бориса. Боже упаси рассказывать что-то о себе! Будете возвращаться в Польшу через южные границы. На Украйне проскочить легче, чем на западе. Здесь, ты видел, посты на каждом шагу. Ну, с Богом, царевич Димитрий! …Отрепьев встретил молодого монаха дружелюбно, как долгожданного гостя, увел к себе в келью и, заперев дверь, достал из потаенного угла объемистую бутыль с вином. — Давай выпьем за дружбу. У молодого монашка округлились глаза: — В монастыре вино? Это уже не можно! — В нашем Чудовом монастыре — все можно. Монахи умудряются даже баб проводить, — рассмеялся Отрепьев. — А уж тем более мне, секретарю самого патриарха! Новые знакомцы выпили, разговор пошел живее. — Слушай, а ты не поляк? — неожиданно спросил Григорий. — Русский, православный! — ответил Димитрий. — Говоришь как-то странно. Вроде бы и по-русски, и в то же время как иностранец слова расставляешь. — Я долго жил в Волыни, с раннего детства. — Что так? — Спасался от лихих людей. — От каких таких «лихих»? Димитрий перешел на шепот: — От псов государевых… Григорий с понимающим участием взглянул на гостя: — Мне тоже от них пришлось побегать. Но почему спасаться с ранних лет? В чем можно провиниться, будучи несмышленым ребенком? — Моя вина — в моем рождении. — Не понял, что-то уж больно загадочно говоришь! Нельзя ли пояснее? |