Книга Бессмертный, страница 123 – Трейси Слэттон

— Ваши деньги не залечат нанесенных ран, — произнес я и швырнул перед ним в грязь его седло. — Не купят они и моих услуг.

Сузив глаза, он посмотрел на седло и склонил голову набок, как будто одноглазый Федериго.

— Я слышал, ты зарубил пятьдесят хороших воинов Монтрефельто, — сказал он тоном, в котором пополам смешались зависть и упрек.

Медичи скосил глаза на мой меч, словно прикидывая что-то, и я понял: Лоренцо задается вопросом, сумел ли бы он уложить так же много народу, окажись на моем месте.

— Да уж, хороши молодцы, поработали на славу! — хмыкнул я и обвел рукой разрушенный город и раненых людей. — Даже если они и выполняли приказ!

Лоренцо медленно кивнул.

— Вы же понимаете, долгожитель мой, Лука Бастардо, что я не смогу защитить вас, если вы не желаете прибегать к моему покровительству.

— Уж лучше быть под покровительством дьявола!

— Так, кажется, считает клан Сильвано? — презрительно усмехнулся он, и я понял, что нажил непримиримого врага.

Но мне это было уже безразлично. Я решил оставить за собой последнее слово в объяснении с этим наглым молодым принцем, который ради своих политических амбиций обрушил такие бедствия на ни в чем не повинных людей, и я не пощажу его чувств. Я наклонился и, положив руку ему на плечо, заговорил доверительным тоном так тихо, чтобы только он меня услышал:

— Мой дорогой друг Козимо де Медичи никогда бы этого не сделал. Он никогда бы до этого не опустился. Ему бы это и не понадобилось.

Лоренцо отшатнулся, как будто я нанес ему удар кинжалом, что я, собственно, и сделал. Лоренцо вырос в гигантской тени человека, который стоил двух таких, как он; в тени человека, с чьим гением и заслугами Лоренцо надеялся лишь сравняться, не надеясь его превзойти. И он хорошо это знал.

Стояла уже ночь, и длинные темно-лиловые тени туманной сетью накрыли промокшую, залитую кровью Вольтерру. Я складывал и раскладывал седельную подушечку, придумывая, как бы лучше защитить пах, когда без седла поскачу во Флоренцию на Джинори. Мужчине трудновато скакать на лошадином хребте. Я слышал о цыганах и людях с Дальнего Востока, которые всегда ездят на лошади без седла. Вероятно, если с младенчества тебя сажают на коня, можно как-то наловчиться. Но мое детство было другим, и у меня без седла были проблемы.

— Маддалена, — раздался за спиной низкий мелодичный голос.

— Что?

Я обернулся. Неровный белый свет факела, воткнутого в латунный держатель на каменной стене, озарил лицо девочки, которая пленила меня своей необычайной красотой.

— Это мое имя — Маддалена, — улыбнулась она и показала мне большое красивое седло непривычной старомодной формы.

Я озадаченно поглядел на седло. Наконец она громко вздохнула и сунула седло мне.

— Тяжелое, знаете, очень!

— Это мне? — спросил я, подхватив седло и чувствуя себя дураком.

— Говорят, ты отдал свое седло синьору Медичи. Я и подумала, что тебе нужно другое. Это было папино седло. Ему оно больше не понадобится, — вздохнула она.

Я внимательно вгляделся в ее лицо и увидел, что она печальна, но не убита горем. Я был этому рад. Мне всегда нравились люди, которые способны с достоинством переносить страдания. Это важное умение в таком мире, где Бог хохочет над человеческим горем. Я повернулся и положил седло Джинори, приладил и закрепил подпругу. Оно, конечно, было не такое блестящее и нарядное, как седло от знаменитого флорентийского седельника, однако добротное и удобное. И защитит мое мужское достоинство в долгой поездке домой.

— Почему ты отдал свое седло великому господину? — спросила Маддалена.

— У меня были причины, — туманно ответил я.

— Ты какой-то недоверчивый.

— Я считаю, что люди такие, какие есть.

— А разве у них есть выбор? Кстати, отчего ты так и не назвал мне свое имя? Ведь когда другой тебе представился, полагается отвечать тем же!

В ее голосе звучала легкая обида. Я оглянулся на нее и улыбнулся.

— Меня зовут…

— Лука Бастардо, знаю, — перебила она. — В следующем году по Вольтерре будет бегать много бастардов. Может, они все возьмут себе имя Бастардо, и тогда вы станете одной большой семьей!

Голос у нее сделался живой и веселый, а когда я посмотрел на нее, она взмахнула ресницами. Да она же меня дразнит!

— Вот о чем я всегда мечтал, — ответил я, возведя глаза к небу, потом посерьезнел. — Может, повитухи помогут избежать нежелательных детей.

Я смерил на глазок стремена, отвязал и удлинил. Отец Маддалены, которого я не видел среди мертвых, должно быть, был ниже меня, хотя я и сам невысокого роста.

— Надеюсь. Вряд ли они помогут мне. Я слишком маленькая, чтобы иметь детей, но одна женщина сказала, что у меня теперь их может не быть вообще. — Говорила она бесстрастным тоном, но в нем чувствовалось беспокойство.

Я бросил на нее еще один взгляд и запрыгнул в седло.

— Все с тобой будет в порядке. Найдешь мужа. Будут у вас дети.

Она пытливо посмотрела на меня.

— Откуда ты знаешь?

— Я не раз убеждался, что от внутреннего настроя зависит, что станет с телом, — ответил я, сдерживая Джинори, который от нетерпения и желания возвратиться домой чуть не встал на дыбы. — Тот, кто готов умереть, умрет. Тот, кто намерен жить, будет жить. А у того, кто намерен жить полной жизнью, она такая и будет. Все просто.

— Надеюсь, ты прав, — робко сказала она и тихонько засмеялась. — Я знаю, что найду мужа, потому что взяла горсть золотых флоринов у синьора Медичи и собираюсь отложить их на приданое!

Она прикрыла рот маленькой тоненькой ручкой, как будто у нее вырвалась неприличная шутка. Этим она вновь напомнила мне о том, что еще совсем маленькая. Маленькая, но практичная. Она поступает очень благоразумно, откладывая деньги на приданое. Она наклонилась и погладила Джинори по шее, потом подняла на меня глаза.

— А ты вернешься в Вольтерру, Лука Бастардо?

Она растянула слоги моего имени в песню, соблазнительно, как женщина, если она желает мужчину. Я проглотил комок в горле, и Маддалена заметила мою реакцию, поэтому кокетливо прибавила:

— Мне бы очень этого хотелось!

— Для тебя я синьор Бастардо, детка, — поправил я, силясь сохранить дистанцию, образованную разницей в возрасте.

Но меня влекло к ней, и я ничего не мог с этим поделать. Пришпорив Джинори, я направился к городским воротам, но потом обернулся и с улыбкой сказал прелестной Маддалене:

— Прибереги приданое лет на десять, может быть, я и вернусь!

Я подъехал к стенам Флоренции, когда на небе забелел рассвет. Приближаясь по широкой дороге прямо к городу, я заметил впереди силуэт идущего человека. Он двигался по дороге среди крестьянских повозок, которые тянулись на городской рынок. В бледном зареве рассвета силуэт, казалось, был очерчен пламенем рыжего и темно-синего цвета. И все же было в этой глыбе что-то знакомое. Человек нес на плече мешок и вел бурого осла, который то и дело останавливался пощипать придорожную травку. Я пришпорил Джинори и догнал путника. Осел скалился и громко кричал.