Книга Бессмертный, страница 38 – Трейси Слэттон

— Что это ты так разглядываешь?

— Ваш нос. Такого большого я никогда еще не видел, — признался я.

— Человек должен чем-то выделяться, — усмехнулся он, с гордостью потирая свой нос. — Не всем же быть красивыми златовласыми волчатами!

— Только что я был побитой собакой, — напомнил я.

— А противоположности не всегда исключают друг друга. Тебе нужно взглянуть на мир по-другому, Лука, и глаза твои откроют тебе добро во всем, даже в том, что на первый взгляд кажется воплощением зла.

— Какими же глазами нужно смотреть, чтобы разглядеть добро в такой жизни, в которой меня выбросили на улицу, а потом лучший друг продал меня в публичный дом? — горько воскликнул я. — Я не видел в жизни ничего, кроме жестокости и унижения. Где же тут добро?

Странник опустил пытливые глаза.

— Я всего лишь бездомный старик, откуда мне знать? Но если бы я что-то знал, то ответил бы, что жизнь тебя учит. Жизнь — это дар и великий урок. Возможно, сейчас ты страдаешь затем, чтобы в будущем испытать великую радость, а страдания помогут тебе оценить ее. Вот что бы я знал, если бы Бог шепнул мне это на ухо.

— Бог не шепчет. Он смеется, — покачал я головой. — У вас есть имя?

— Каким именем ты хотел бы меня называть? — Он подмигнул мне. — Я отзовусь на любое. Если ты расскажешь еще о твоем Боге, который смеется.

— Откуда мне знать о Боге? — перефразировал я его вопрос и снова налег на лопату. — Не думаю, что меня когда-нибудь крестили. Меня никогда не учили катехизису. Я слышал проповеди священников, но их благочестивые поучения никак не связаны с тем, что я видел и чувствовал.

— Значит, твое сознание пусто. Это хорошо! В пустоте можно обрести Бога.

— Я всегда думал, что Бога обретают в изобилии, — медленно ответил я. — Например, в величии и красоте прекрасных картин, написанных мастером. Бог присутствует в той красоте и той чистоте.

— Только в чистоте, красоте и изобилии? А в грязи, уродстве и пустоте? Зачем ты полагаешь ему такие тесные пределы?

Я снова забыл о работе и пристально посмотрел на него.

— Почему вы назвали Бога «Владыкой Сокровенных Тайн»?

— А как бы ты его назвал?

Странник тряхнул буйной гривой черных с сединой волос.

— Разве у евреев нет имени для него?

— Как могут евреи дать имя необъятному? Или христиане, или сарацины?

— Так говорил мой друг, а он знал, что говорил, опьяненный духом, словно вином. — Странник расправил грубую серую тунику на тучном теле. — Имена исчезают в той полноте и красоте, которые ты, точно плащ, навешиваешь на Господа, о, мальчик по виду, но не по сути.

— Я вас не понимаю, вы говорите загадками, — пробормотал я.

По его круглому лицу разбежались лукавые морщинки.

— Давая имена, мы пытаемся облечь в форму бесформенное, а это страшный грех. Ты понимаешь, что такое грех?

— Грех мне знаком.

Я выпрямился и посмотрел на Странника со всем высокомерием, на какое был способен. Я убийца, блудный развратник. А до этого был вором. Если уж кто-то и знал, что такое грех, то это я.

— Чудесно, какой дар! Ты скоро будешь вознагражден! На что тебе имена Бога? Зачем сворачивать на неверную тропу, когда путь так хорошо начинается?

— Вам кажется, что, давая Господу имя, мы ограничиваем его, а это неверно?

Я ломал голову, пытаясь разгадать слова Странника. Наш разговор напомнил мне беседы с Джотто, только сейчас от любопытства и смятения мысли мои кружились вихрем, как листья на сильном ветру, подувшем со стороны Арно.

— Разумеется, у нас есть имя для Бога. Но мы никогда не произносим его вслух. Слова, написанные или произнесенные, обладают магической силой, а из всех слов имена — самые священные и могущественные!

— Значит, у евреев все-таки есть имя для Бога. Получается, что они грешники? — живо произнес я в ответ, все более раздражаясь тем, что Странник продолжал ходить вокруг да около.

— А разве не все мы грешники? Разве ваш Мессия не говорил: «Пусть тот, кто без греха, первым бросит камень»? — Странник указал метлой на навоз, который я умудрился разбросать повсюду, не зная, куда нужно мести. — Работа у тебя получается неважно. Смотри, что ты натворил.

— Эту работу я совсем не умею делать, — согласился я и отбросил лопату. — Но я кое-что придумал. Есть другое дело, где не требуется много сноровки. Пойду поговорю со Сфорно.

— Ты мог бы научиться убирать навоз, если тебе хорошенько все объяснят. Попрактикуешься недельки две-три, глядишь и сумеешь, — сухо возразил Странник. — Собери-ка яйца из-под несушек и отнеси их в дом. Вон у двери висит корзина.

А в доме госпожа Сфорно в широком синем платье суетилась на кухне. Она наполняла маслом кувшины, переливая его прозрачной зеленовато-желтой струей из большого кувшина с носиком в маленькие. От ее рук исходил терпкий ореховый аромат оливкового масла. Ее дочь, рыженькая Рахиль, резала на столе хлеб. Она окинула меня с ног до головы серьезным, испытующим взглядом и иронично улыбнулась. Я смущенно улыбнулся в ответ.

— Я… э-э… вот. Принес яйца.

Я протянул корзину Рахили, но госпожа Сфорно быстро заткнула носик и выхватила у меня корзинку. В кухню вприпрыжку вбежала Мириам в розовой ночной сорочке с заплатами. Сорочка была ей великовата, видно было, что она перешла к Мириам после старших сестер. Девочка схватила с тарелки кусок хлеба. Рахиль заворчала и шутливо замахнулась на шалунью. Мотнув по воздуху каштановыми косами, Мириам резко повернулась ко мне, и ее проказливое личико загорелось.

— Доброе утро! — пролепетала она. — Хочешь хлеба? — Она разломила сворованный кусочек и, улыбаясь во весь рот, протянула мне. — Теперь, когда ты живешь с нами, ты по-прежнему блудный убийца?

— Мириам! — дружно воскликнули госпожа Сфорно и Рахиль.

— Ничего, — покраснев, сказал я и замялся под взглядами женщин, потом все же прокашлялся и спросил: — А где можно найти синьора Сфорно?

— Как раз вернулся после утреннего миньяна, ^[47] — ответил Сфорно, появившись в дверях.