Онлайн книга «Белая волчица князя Меншикова»
|
Улыбка, он рискует подарить улыбку государыне врага. Улыбка, демонстрирующая белые, острые зубы – хищник. Но хищник тоскующий. Я боюсь таких людей. Уже давно. Его голос звучит резко и нетерпеливо: – Мы не звали в наши земли русского царя. Он сам пришел, он сам сделал свой выбор. Умно сказано, Балтаджи. И главное – вполне справедливо, в этом-то я с тобой согласна. Впрочем, ныне мне суждено соглашаться на все, кроме рабства. Он смотрит на мои ноги, чуть выделенные подолом широкого платья. Знаю, виновата, женщина, каюсь. У великих мужчин куда больше преимуществ в мире сем, нежели у красивых женщин. Я не могу взбрыкивать, мне нужен худой мир, но мир без позора. Я ставлю пред ним тяжелый серебряный ларец. Открываю его. Визирь каменеет лицом. Такими мужчинами следует восхищаться, им не даны сомнения, они непременно покусятся на жертвоприношения с алтаря власти. Я – ныне тоже выступаю даром жертвенным. О да! Мне многое известно о мужчинах, а посему от восхищенья не осталось ничего. Уж простите. Его пристальный взгляд мешает мне, у него очень уж странные, почти проницательные глаза, они похожи на сапфиры или же зерцало, в которое поневоле приходится глядеться. – Ты жалеешь, что оказалась здесь, царица? – Нет, – спонтанная полуложь. Полуправда. Сказать «да» означает признание неудачи. Время бежит нестерпимо медленно, а тишина из шатра так никуда и не уходит. Но хоть пушки не гремят – и то уже победа. – Царь ныне подобен загнанному зверю, Балтаджи, он будет драться до последнего солдата. Ибо любит кровь. Я не хочу допустить сие кровопролитие. Ты любишь деньги, Балтаджи? Драгоценности? Ему не нравится мой вопрос, он раздражен, раздосадован, нервно пожимает плечами. – Думаю, да. Ибо они – власть. Ты разве не любишь власть? – У меня не осталось времени на сию любовь, Балтаджи. Я гляжу на него, он глядит на меня. Золотые глаза против глаз сапфировых. Какой цвет выиграет, какой проиграет? Тишина в шатре, тишина мертвая. Ему б хотелось оборвать ее, встать, подойти ко мне и поцеловать. Жадно. Не может. Ибо золотые глаза смотрят неотрывно в глаза сапфировые. Балтаджи внезапно встряхивается, отводит взгляд и улыбается, являя вновь оскал испуганного тоскующего зверя. – Твои вопросы пугают меня, царица. Меня – тоже. На мгновенье я поворачиваюсь к нему спиной. Сапфиры буравят мою спину. Я должна решиться. Великие дела требуют ничтожества и грязи мыслей. Я оборачиваюсь к визирю лицом, ловлю жадный взгляд, подхожу вплотную. – Я не хочу кровопролития, великий визирь. Ты любишь… любовь, Балтаджи? Белые руки на его сером от походной пыли халате. – Твои вопросы пугают меня, царица. – Меня – тоже… …На следующий день, июля месяца двенадцатого числа русский войска с приспущенными знаменами и барабанным боем в походном порядке выступили из лагеря и беспрепятственно скрылись в степи. Капитуляцию праздновали как сладчайшую из всех викторий. Лето 1733 г. Подле дворца их дожидался дознаватель Еремей Воинов, незнамо, как его по батюшке. Он со значением кивнул головой, завидев брата с сестрой, и степенно, утицей, двинулся им навстречу. – Ах, сударь вы мой, – начал он с прохладной приветливостью. – Рад, весьма рад-с, что вновь вижу вас. Я чаял нашей встречи. – Вы ждали нас? – осторожно спросил Александр Александрович вместо приветствия. – Причем давно-с, – подтвердил Воинов. Его лицо оставалось невозмутимо, но юный князь все равно понял, что дознаватель сдерживается из последних сил. Так не сочувствовать же сему Еремею, по отцу себя не помнящему, из-за этого! Но и гневить тайноканцелярского дознавателя тоже не след. По крайней мере, до тех пор, пока они точно не будут знать, что тому от них надобно. Сестра тем временем вошла в дом и замерла на месте, словно громом пораженная. Во дворце воцарился хаос. – Боже мой, – прошептала Александра Александровна. – Что… что здесь произошло? Это кто ж здесь наколобродил? Вопрос, на который не от кого ожидать ответа: слуги словно испарились в одночасье. Воинов внезапно очнулся от столбняка, грубо оттолкнул брата с сестрой в сторону и бросился по лестнице на второй этаж палат княжеских. – Что здесь происходило? – повторила супруга Густава Бирона. На сей раз, вопрос был адресован Сашеньке, который способен был отреагировать лишь беспомощным пожатием плеч. – Да не знаю я, – шепнул он. – Непонятно сие… Жилые покои пребывали в ужасном состоянии. Вся мебель раскидана, большая часть ее порушена варварски. Одежда вся, до ниточки последней, изорвана и разбросана по полам паркетным. Даже картины сорваны со стен, изломаны рамы золоченые по-зверски. Ни слова не произнося, Александра Александровна метнулась в спальные покои и вернулась с лицом окаменело-спокойным. – Что, там – тоже? – испуганно спросил юный князь. – Да, сударь мой брат. Варвар, вторгшийся в их дом, разрушил все, что попалось ему под руку. Он даже выместил ярость на гобеленах бесценных. Словно раненый дикий зверь в дому метался… – Анат, – прошептал Сашенька. – Это был Анат… – Шутить изволите? – раздался за его спиной голос дознавателя Воинова. – Да нет, – растерянно отозвался князь. – Так называла его Марта… – Ах, Марта, – Воинов важно кивнул головой. На губах его блуждала, словно гостья непрошенная, издевательская улыбочка. – И кто же все-таки эта ваша Марта? У каждого Меншикова она своя? – повторился он в прежней шутке. Александра Александровна пошла пятнами, надменно вскинула голову: – Не переусердствуйте в ирониях ваших, сударь! У Меншиковых может быть только одна Марта! Что она хочет сказать? – изумленно вскинулся Сашенька, но мысль додумать не успел. Воинов засмеялся, тонко, визгливо, секундно. – Причин для визита моего много-с. Нет у меня времени шутки-то шутить. Знавали ли вы денщика старого, соратника Великого Преобразователя, Сухорукова Анатолия Лукича? Сашенька кивнул головой. – Припоминаю. Впрочем, смутно весьма. Мал я тогда был. – И все? Только припоминаете? Когда вы видели его в последний раз? – Почему? Зачем сей вопрос? – Извольте отвечать, любезный князенька, – сурово сдвинул брови белесые Еремей Воинов. Сашенька кинул на сестру затравленный взгляд. Тон дознавателя премерзко изменился. Голос его был холоден, деловит и суров на неприятный, почти угрожающий лад. – Сие есть допрос? – высокомерно хмыкнул Александр Александрович. И как только силы нашлись для надменности! |