Книга Подлодка, страница 26 – Лотар-Гюнтер Буххайм

В носовом отсеке за столом сидит старший механик Йоганн со скорбным выражением лица. Он зевает и приветствует меня:

— Доброе утро, господин лейтенант!

— Утро пока еще не настало!

Йоганн ничего не отвечает и медленно встает на ноги.

Две слабенькие лампочки еле освещают носовой отсек. Точнее, рассеивают темноту. Меня обволакивает тяжелый, спертый воздух: запах пота, масла, трюмной воды и влажной одежды.

Здесь, на носу, качка ощущается сильнее, чем где бы то ни было. Перед опорами торпедного аппарата взад-вперед покачиваются две призрачные фигуры. Я слышу, как они ругаются:

— Асоциальные ублюдки! Доведут нас до революции. Середина ночи!

Из гамаков поднимаются два человека, еще один возникает из койки по левому.

— Черт вас всех дери! — должно быть, это Арио.

Так как лодку прилично качает, двоим из них приходится сделать несколько неудачных попыток, прежде чем они ухитрились обуть свои морские сапоги.

— Дрянная погода, — жалуется один из них. — Опять ноги будут насквозь мокрые!

Они натягивают тяжелые свитеры и обматывают шею полотенцами так, чтобы вода не затекала за воротник после того, как на посту управления они облачатся в прорезиненные куртки.

По трапу неуклюже спускается предыдущая вахта. Они насквозь мокрые. Штурман поднял свой воротник и отогнул вниз поля зюйдвестки, оставив открытым только лицо. Лица других, исхлестанные солеными брызгами, покраснели. Все вешают свои бинокли на крючки и раздеваются так же молча, как одевалась следующая вахта, с трудом стягивая с себя резиновые куртки. Потом, помогая друг другу, они стаскивают резиновые штаны. Самый молодой член вахтенной команды, взвалив на себя всю груду непромокаемых штанов, курток и зюйдвесток, отправляется на корму. Пространство между двумя электромоторами и по обе стороны кормового торпедного аппарата лучше всего подходит для сушки одежды.

Пришедшие после вахты залпом выпивают горячий кофе, протирают свои бинокли и убирают их до следующего дежурства.

— Собираетесь наверх? — спрашивает меня штурман.

Помощник боцмана Вихманн идет на корму, штурман с двумя наблюдателями — в носовой отсек.

Некоторое время слышно только рев океана и гудение двигателей, пока помощник боцмана не включает трюмную помпу.

Сразу же на посту управления начинается оживленное движение. Новая смена мотористов направляется на дежурство. Я узнаю кочегара-дизелиста Арио и кочегара электромотора Зорнера.

В каюте унтер-офицеров Вихманн уселся за стол и с жадностью жует.

Я забираюсь обратно в койку. Теперь я слышу прямо над своим ухом, как волны проносятся мимо борта лодки. Скрежет и бурление то нарастают, то замирают, а время от времени перерастают в свистящее шипение.

Распахивается люк камбуза. Из него появляются помощник боцмана Клейншмидт и помощник электромоториста Радемахер.

— Оставь нам хоть что-нибудь, обжора! Всякий раз, как вижу тебя, ты набиваешь свое брюхо.

— Отвали!

В щель занавески я вижу, как Вихманн без тени смущения чешет у себя в паху. Он даже слегка привстал, чтобы было удобнее.

— Эй, убери свой член с дороги! Здесь нельзя дрочить.

— Я сейчас трахну тебя самого! — огрызается Вихманн.

Этот диалог вызвал у Клейншмидта какие-то веселые воспоминания. Он так громко прыснул со смеху, что все замолчали, чтобы послушать его.

— Это приключилось со мной в парижском бистро. Я сижу за столом, а напротив меня на подобии кушетки развалился негр со своей шлюхой. А она не переставая щупает у него между ног под столом. В Париже это обычное дело.

Радемахер кивает в знак согласия.

— Внезапно негр начинает громко и часто дышать и закатывает свои глаза. Я думаю: «Надо посмотреть на это!» и отодвигаю свой стул. И я вижу, как он кончает — прямо на мой ботинок!

— Ты шутишь!

— Ну, а ты что? — хочет знать Радемахер.

— Я сижу обалдевший. Но ты бы посмотрел на влюбленную парочку — их как ветром сдуло!

— Черт побери, случится же такое, — Радемахер потрясен до глубины души.

До Вихманна смысл рассказанного, похоже, дошел только сейчас. Он отодвигается от стола и заявляет:

— Эти французы — настоящие свиньи!

Хохот в унтер-офицерская каюта более-менее улегся не ранее, чем через четверть часа.

В судовом журнале от первых двух дней остались следующие записи:

Суббота

08.00 Выход в море.

16.30 Три погружения.

18.00 Пробное глубоководное погружение.

Воскресенье

07.46 Воздушная тревога. Приняты экстренные меры и глубоководное погружение.

10.55 Воздушная тревога.

15.44 Воздушная тревога.

16.05 Крейсирование в районе боевых действий.

— У тебя глаза по прежнему, как у кролика-альбиноса, — подкалывает меня шеф. Идет третий день, как мы в море.

— Ничего странного — последние дни на берегу были довольно бурные.

— Я наслышан. Говорят, вы участвовали в знаменитой битве в «Маджестике». За день до Томсена — правда?

— Точно. Вы пропустили много интересного. Например, полет начальника работ через зеркальное стекло.

— Как это произошло?

— Вы ведь хорошо знаете Шолле — насколько необходимой на флота в военное время персоной он себя считает. Этот болван начал с того, что поставил всем выпивку. Публика вела себя еще достаточно вежливо. Герр Шолле уже успел хорошенько принять и, очевидно, чувствовал себя в ударе. Его ничто не могло остановить. Он вел себя как обычно — как будто все только его и ждали!

Я живо представил себе дуэльные шрамы — красные царапины — на его хомячьих щеках. Я помню, как герр Шолле бурно жестикулировал, медленно раскачиваясь взад и вперед, начиная ораторствовать с пивной пеной, размазанной вокруг рта:

— Фантастика, просто фантастика! Такой замечательный успех! Великолепные ребята — стальные характеры! Jawohl!

Я вспоминаю презрительные взгляды собравшихся и слышу громкий вопрос из толпы:

— Какого черта этот засранец делает здесь?

Но господин начальник Шолле не слышит никого, кроме себя:

— Еще одно усилие — и мы поставим Англию на колени! Jawohl! Бойцы на фронте могут положиться на нас! Пожертвуем всем на благо Родины! Преданные рыцари!

— Он нес полную ерунду, — рассказываю я шефу. — Вся эта пропагандистская чушь о непоколебимом боевом духе солдат и так далее. И совершенно очевидно, что он причислял себя к ним. Маркус просто весь кипел, но кое-как сдерживался. И лишь когда Шолле хлопнул его по плечу и заорал: «Наверх и на врага, затем залп, и никакой пощады! А потом всего лишь несколько сраных глубинных бомб!», тут у Маркуса вылетели все предохранители. Надо было видеть его. Он стал ярко-красного цвета и не мог выдавить из себя не слова, как будто у него перехватило дыхание. Но все остальные, как один, были на ногах в мгновение ока. Перевернули все: столы, стулья. Они схватили начальника за руки, за ноги и вынесли его из бара в коридор. Наполовину несли, наполовину волокли его. Сначала хотели выбросить его за дверь, наподдав на прощание ногой по его штабной заднице. Но у боцмана возникла идея получше. Видно, потому, что начальство держали за конечности, как гамак, он сперва заставил выровнять его, орущего и сопротивляющегося, параллельно огромному зеркальному стеклу, а потом скомандовал: «Хорошенько раскачиваем и отпускаем на счет „Три!“ Все поняли, что он задумал. Это надо было видеть! Раз — два — три! Начальник взмыл в воздух, раздался грохот разбивающегося стекла, и он уже лежит на улице.