Книга 2024-й, страница 5 – Юрий Никитин

Он снова задумался. Я сказал сердито:

— Так что тебя волнует, буддист? Вам же все по фигу! Вы ж на все положили, чтобы иметь положительное настроение.

Роман по-прежнему не менялся в лице, спокойный и довольный, ответил тем же ровным благожелательным голосом:

— Меня волнует… точнее, начинается дискомфорт с нашей позицией. Мир в самом деле меняется. А мы?

Я сказал резко:

— Так кто его меняет, как не мы? Такие, как мы?

Скопа прогудел гордо:

— Мы — хайтековцы!

— Я на службе — коммунист, — напомнил Роман известное изречение Алиева, — а дома мусульманин, так? Я предпочел бы, чтобы наша байма вошла в историю не как последняя, где мобов крошат почем зря, а как первая, где… ну, не знаю, начинают действовать какие-то ограничения. Как они есть в реале. Скажем, законы Нового Человека, который уже и сейчас почти трансчеловек, а потом войдет в сингулярность.

Я смотрел на них, не веря глазам. Тимур ладно, этому только дай во что-нибудь вцепиться зубами, здоровяк Гулько просто не подумал, брякнул и все, но если такую чушь порет и всегда спокойный и даже равнодушный к проблемам суетного мира Роман…

Я чувствовал, как мои щеки вспыхнули праведным негодованием, а может быть, даже гневом.

— Вы что, всерьез? — спросил я. — Да никогда не поверю, что из их затеи что-то выйдет. Не смешите мои тапочки! Запрет на убивание мобов, надо же… Ах-ах, одни пиксели убивают другие пиксели!.. Как могут пиксели убивать пикселей?

Роман смолчал, но я видел по его лицу, что смущен, ищет доводы и не находит. Ни за ту сторону, ни за эту. Правда, я сам еще не понял, по какую сторону я, одно дело спорить, мы всегда спорим, другое дело — верить в то, что защищаешь. Гад юрист вовремя сумел ввернуть насчет стремительности прогресса. При всем том, что в первую очередь мы стараемся как следует заработать, все же не хочется зашибать на отстое, мы не такие уж и старики, которым все равно. Конечно, у нас не отстой, но если можно без добавочных затрат подняться на левел выше…

Я постучал ложкой по столу. В нашу сторону начали осторожно поглядывать другие посетители кафе. Никто не хочет оказаться вблизи скандала, все берегут здоровье, трусы чертовы.

— Как генералиссимус, — сказал я властно, — дебаты временно прекращаю. В смысле, милостиво разрешаю перенести в кулуарню.

— Кулуарня… это что? — спросил любознательный Тимур.

— Культуртрегня, — предположил Гулько.

— Кулугурня, — поправил эрудированный Роман.

— Дураки все, — сказал Тимур авторитетно. — Кулуары — это курилка. В старину некоторые несознательные еще курили, представляете? Дикари…

Скопа вздохнул и вернул в нагрудный карман пачку сигарет.

На выходе из кафе Тимур сказал быстро:

— Шеф, это не дебаты, у меня тут вопрос копошится и копошится: ты не послал тех юристов в «World Industry Entertainment Games»?

Я бледно усмехнулся:

— Послал, конечно.

— И?

— Они там побывали раньше, — объяснил я тяжеловесно, — чем у нас.

— Правда? — сказал он обрадованно. — Здорово. Представляю, сколько им овощей натолкали в сумку.

— Да уж, — буркнул я. — Мясоедова икрой не корми, дай кому-нибудь пакость сказать. Да еще на законном основании.

С Мясоедовым я познакомился гораздо раньше, чем он встал во главе фирмы, делающей игры. Однажды я гнал по МКАД, скорость превысил ровно настолько, сколько разрешает ГАИ: на десять км, то есть сто десять, и вот меня обгоняет некий сраный «жигуль», весь в грязи, хотя уже две недели нет дождей и луж, и когда въехал в ряд впереди меня, водитель выбросил в окно бумажку от бутерброда.

Она порхнула в воздухе, коснулась лобового стекла моей машины и улетела. Затем наш ряд начал затормаживать, я вовремя это усек, перестроился, мы обошли соседей, я успел увидеть мужчину за рулем, выбросившего обертку. Он заранее злобно зыркнул в мою сторону, ожидая брани.

Я ничего не сказал, придурков и хамов на дороге много, да и следить за движением надо. И через пару минут уже забыл о неприятной мелочи. Но через неделю случилось продолжение: я выгуливал маминого боксерчика, у нас дружная компания собачников, уже сложилась и притерлась характерами, как мы, так и наши собаки. И вот я со своим любимцем пришел вечером на обычное место, а там с нашими бродит новенький с питбулем на длинном поводке.

Валентина, веселая и доброжелательная, заводила и сердце компании, воскликнула жизнерадостно:

— А вот и Володя! Теперь наша компания в сборе… Володя, это Игорь Мясоедов с его веселым Гошей…

Новенький повернулся в мою сторону и с самым дружелюбным видом протянул руку для пожатия. Я дернулся было ответить таким же привычным жестом, но узнал хамовитого выбрасывателя бумажек. Рука моя осталась на месте, а его повисла в воздухе. Наступило неловкое молчание. Все смотрели и не понимали, меня знают как человека дружелюбного, а любого незнакомого принято рассматривать, как человека хорошего, пока не докажет свою нехорошесть.

Наконец Мясоедов сказал с вынужденным смешком:

— Ну извини, Володя! Я же не знал, что это ты в том «опеле»!

Я промолчал, а Валентине и другим, что смотрели и ждали объяснений, сказал кротко:

— Извините, но я погуляю… в другом месте.

Мой пет не хотел уходить от друзей, пришлось взять на поводок. Меня провожали недоумевающими и огорченными взглядами.

На другой день узнал, как развивалось дальше. Мясоедова начали расспрашивать, что случилось, а он, понимая, что такое не утаишь, — я могу рассказать, как было, — не стал врать и рассказал, что выбросил бумажку в окно, подумаешь, МКАД огромная, так все делают, у него в пепельнице уже места нет, забывает вытряхнуть… Конечно, если бы знал, что бумажка так обидит этого чванистого собачника… или что встретит его именно здесь, в районе, где купил квартиру…

Константин, серьезный и вдумчивый доцент из универа, огромный и солидный хозяин крохотной таксы, тогда слушал-слушал да и сказал задумчиво:

— Словом, если свой — то нельзя, если чужой — то можно?

Мясоедов пожал плечами:

— Ну конечно! Их в Москве двенадцать миллионов.

— Чужих?

— Ну да!

— Это не чужие, — поправил педантичный Константин. — Это просто незнакомые. Значит, с незнакомыми можно?

— А что тут такого? — спросил Мясоедов, защищаясь. — Все так делают!

Константин покачал головой:

— Я не выбрасываю бумажки на улице.

— И я не выбрасываю, — сказал Аркадий Георгиевич, владелец черного терьера.