Книга Предшественница, страница 37 – Дж. П. Делейни

– Да, Джейн?

– Кое-что из того, что мы делали этой ночью, мне не очень по душе.

Он принимается за новый рисунок, щурится на мои ноги над кончиком карандаша.

– Мне казалось, что тогда тебе нравилось, – говорит он наконец.

– Ну, в пылу-то страсти – да. Но потом… Я бы просто не хотела, чтобы это повторялось регулярно, вот.

Он начинает рисовать, карандаш легко скользит по бумаге.

– Зачем отказывать себе в удовольствии?

– Что-то может не нравиться, даже если себе это вдруг ни с того ни с сего позволяешь. Это не то, что надо. Уж ты-то должен понять.

Карандаш ходит мягко, не колеблясь, как перо сейсмографа в тихий день без землетрясений.

– Поконкретнее, пожалуйста.

– Рукоприкладство.

– Продолжай.

– В общем, все, от чего остаются синяки. Применение силы, обездвиживание, отметины на теле, таскание за волосы – все сюда же. И раз уж мы об этом заговорили, то имей в виду, что мне не нравится вкус спермы, а анал – вообще ни-ни.

Карандаш останавливается. – Ты устанавливаешь мне правила, Джейн?

– Ну, наверное. Границы, скажем так. Но это, разумеется, двусторонний процесс, – добавляю я. – Если хочешь что-нибудь мне сказать – не стесняйся.

– Только то, что ты просто замечательная женщина. – Он возвращается к рисунку. – Даже если у тебя одно ухо все же больше другого.

– А она тебе подыгрывала?

– Кто?

– Эмма. – Я знаю, что это опасная почва, но ничего не могу с собой поделать.

– Подыгрывала, – повторяет он. – Интересная формулировка. Но я никогда не обсуждаю тех, с кем был раньше. Ты же знаешь.

– Я это буду понимать как да.

– Понимай как хочешь, только не притопывай так ногой.

Часть моего курса истории искусств была посвящена палимпсестам – средневековым листам пергамента, которые стоили так дорого, что когда текст на них становился не нужен, его просто соскребали, а листы использовали снова, и старые строчки слегка проглядывали сквозь новые. Впоследствии художники Возрождения пользовались словом pentimenti, покаяния, для ошибок или переделок, которые однажды закрашивались и проступали наружу годы или даже столетия спустя, когда краска блекла от времени, являя взгляду и оригинал, и его вариант.

Иногда мне кажется, что этот дом – наши отношения в нем; с ним; друг с другом – похож на палимпсест или pentimento; что как бы мы ни пытались закрасить Эмму Мэтьюз, она прокрадывается обратно: смутный образ, таинственная улыбка, проникающие в угол полотна.

Тогда: Эмма

Господи боже.

На полу блестят осколки стекла. Моя одежда разодрана. Простынь сдернута с постели и забита в угол. По моему бедру размазана кровь, откуда она – я не знаю. В углу комнаты – разбитая бутылка и растоптанная еда.

Некоторые части моего тела болят: я даже думать об этом не хочу.

Мы с ним смотрим друг на друга, словно двое уцелевших при землетрясении или взрыве, словно мы были без сознания и приходим в себя.

Его взгляд скользит по моему лицу. В нем ужас. Он говорит: Эмма, я… Он замолкает. Я потерял контроль, тихо говорит он.

Все хорошо, говорю я. Все хорошо. Я снова и снова повторяю эти слова, как будто успокаиваю отбившуюся испуганную лошадь.

Мы цепляемся друг за друга, измотанные, словно кровать – это плот и мы нашли друг друга после кораблекрушения.

Не ты один, добавляю я.

Все это было вызвано совершеннейшей мелочью. С тех пор, как Эдвард перебрался ко мне, я старалась соблюдать порядок, но порой для этого мне приходилось рассовывать вещи по шкафам за считаные минуты до его прихода. Он открыл ящик и увидел там, не знаю, кучу грязных тарелок или еще чего. Я сказала ему, что это неважно, попыталась увести его в постель, чтобы он от них отвлекся.

А потом… БА-БАХ!

Он разозлился.

И я получила лучший секс в своей жизни.

Я забираюсь в теплый уголок между его рукой и грудью и повторяю слова, которые не так давно кричала ему.

Да, папочка. Да.

8. Я стараюсь все делать на совесть, даже когда этого никто не видит.

Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно

Сейчас: Джейн

– Мне надо уехать.

– Уже? – Эдвард перебрался ко мне всего несколько недель назад. Нам было хорошо вдвоем. Так мне говорит мое сердце, но то же говорят и тесты, которые Эдвард проходил вместе со мной. Его средний балл – пятьдесят восемь, мой – чуть выше шестидесяти пяти, но это все равно большой прогресс по сравнению с тем, что было сначала.

– Мне надо быть на стройке. Планировщики мешают. Они не хотят понять, что мы не собираемся просто построить дома и вручить их людям, чтобы те делали что им вздумается. Речи и не шло только о кирпичах и растворе. Речь о построении сообщества нового типа. В котором люди не только обладают правами – на них также возлагается ответственность.

Эко-город, который его компания строит в Корнуолле. Эдвард редко говорит о работе, но из немногого сказанного им я поняла, что «Нью-Остелл» – это колоссальный труд не только из-за масштабов строительства, но и из-за всех хитростей и уловок, с которыми застройщики все время к нему подступают. Он подозревает, что его наняли лишь из-за имени, которое придало вес неоднозначной заявке на строительные работы; подозревает также, что те же самые люди теперь развернули против него пиар-компанию, пытаясь заставить его смягчить правила, втиснуть больше домов и таким образом сделать проект более выгодным. Пресса уже вовсю потешается над «Монахоградами», аскетическими сообществами, живущими по-монастырски простой жизнью.

– Помнишь, что ты сказал на собеседовании? Что ты можешь попросить меня рассказать твоим клиентам о том, каково так жить? Я с радостью, если это поможет.

– Спасибо. Но у меня же есть твои данные. – Он поднимает стопку бумаг. – Кстати, Джейн. «Домоправитель» сообщает, что ты искала сведения об Эмме Мэтьюз.

– А. Ну, наверное, разок-другой да. – Вообще говоря, я по большей части любопытствовала на этот счет на работе или через соседский вай-фай, но несколько раз, поздно ночью, я теряла бдительность и выходила в Интернет через домашнюю сеть. – А что такого?

– Я просто не знаю, какой с этого может быть прок. Прошлое кончено, на то оно и прошлое. Оставь его, пожалуйста.

– Как скажешь.

– Пообещай. – Тон у него мягкий, но глаза стальные.

– Обещаю.

– Спасибо. – Он целует меня в лоб. – Меня не будет несколько недель, может, чуть дольше. Но я все возмещу, когда вернусь.