Книга Ленин в 1917 году. На грани возможного, страница 133 – Владлен Логинов

Любопытно в этой связи наблюдение старого подпольщика Соломона Лозовского: «Он (Ленин) всегда заострял углы своих предложений для того, чтобы установить определенную грань между своей точкой зрения и точкой зрения противника… Средняя линия должна получиться в результате борьбы. Была ли эта тактика результатом его темперамента или расчета? Несомненно, — это был результат политического и стратегического расчета. Он неоднократно говаривал: „Чем дальше мы загнем влево, тем ближе к нам пройдет равнодействующая“. Это было суждение большого политика, который предоставлял другим искать средних путей» ^[955].

Упоминание Лениным в письме Крейбиху «августа 1917 года» объясняется, видимо, тем, что первая публикация обоих писем о восстании, незадолго до этого состоявшаяся в журнале «Пролетарская революция» (1921. № 2) была дана без дат, под общим редакционным заголовком «Письма Ленина начала сентября 1917 года». При этом, естественно, предполагался новый стиль. При переводе на старый стиль и возник, судя по всему, «август».

Впрочем, важнее другое. Если еще раз перечитать письмо, опубликованное Крейбихом, то не трудно заметить, что Ленин пишет об ошибочности конкретного «плана» выступления, а не принципиальной постановки вопроса. Между тем, тогдашние оппоненты Владимира Ильича в ЦК не принимали главного: мысли о том, что мирный, «парламентский» период развития революции завершился, и всем ходом событий в повестку дня теперь поставлен «штык».

Получив информацию о заседании ЦК 15 сентября, Ленин вновь и вновь анализирует обстановку в стране и реакцию членов ЦК на его письма. Диагноз: «У большевиков получилось неправильное отношение к парламентаризму в моменты революционных (не — „конституционных“) кризисов… История сделала, с корниловщиной, очень крутой поворот. Партия отстала от невероятно быстрого темпа истории на этом повороте» ^[956].

Но действительно ли в России вызревает кризис «не — конституционный»? И дело на сей раз не ограничится очередной правительственной комбинацией? Да, сентябрь — и прежде всего крестьянское восстание — это доказал. «Народ измучен колебаниями и оттяжками, — записывает Ленин. — Недовольство явно нарастает. Надвигается новая революция».

Существует ли опасность стихийного анархического взрыва в низах? Да, существует. Дальнейшие оттяжки, предупреждал Владимир Ильич, могут «взорвать и взорвут терпение…» А никто не отрицает того, что раньше — в том же июле или августе — не было такой «кипучей ненависти», даже «озверения», такой готовности «драться» среди рабочих и особенно солдат.

Ну а наблюдается ли сдвиг влево у той колеблющейся массы «друзей революции», которая до сих пор шла за соглашателями? Да, так считают сами эсеры и меньшевики. У них «нарастает прямой раскол, — пишет Ленин, — вследствие измены „вождей“ интересам большинства населения».

Значит большевики могут рассчитывать на то, что сплоченный ими «авангард революции» увлечет за собой массы и обеспечит поддержку большинства народа. Свидетельство тому — сентябрьские победы партии в обоих столичных и многих провинциальных Советах ^[957].

Но именно эти победы, если и не вскружили головы, то во всяком случае — породили вновь у части большевистских лидеров определенные «конституционные» иллюзии или, как выразился Владимир Ильич, атмосферу «некоего увлечения „совещанием“…» Мол, если за нами большинство, то к чему спешить? У нас крепкие позиции на Демократическом совещании. Скоро соберется Съезд Советов. Не за горами и Учредительное собрание. Вот тогда, мол, и будем решать вопрос о власти. Подобного рода иллюзии и привели к тому, замечает Ленин, что «партия дала себя завлечь, на время, в ловушку презренной говорильни».

В письмах Ленина они не уловили важную мысль: в моменты революционных кризисов реальное соотношение сил есть величина не постоянная, а весьма переменчивая, зависящая от множества как внутренних, так и внешних факторов.

О внутренних — о нарастании симптомов социального взрыва — говорилось выше. Можно ли рассчитывать на то, что эти факторы останутся неизменными еще достаточно долгий срок? Конечно нет, ибо «мы очень мало знаем, к сожалению, — пишет Владимир Ильич, — о широте и быстроте этого нарастания». Опыт начала революции в 1905-м и 1917 году был достаточно красноречив. Кстати, именно поэтому Ленин и написал, что время восстания может определить «лишь общий голос тех, кто соприкасается с рабочими и солдатами, с массами» ^[958].

Ну, а «внешние» факторы? Прежняя упертость в «войну до победного конца» даже в среде буржуазных политиков уступала место пониманию необходимости пристойного выхода из войны. Во второй половине сентября состоялись два совещания кадетских лидеров, на которых с докладом выступил известный международник Борис Эммануилович Нольде. Присутствовали члены правительства Коновалов, Третьяков, Терещенко, товарищ министра иностранных дел Нератов и другие.

Нольде прямо указывал, что продолжать войну невозможно и «нам нужно напрячь все силы для того, чтобы побудить союзников к мирным переговорам». Его поддержали Набоков, Добровольский, Винавер, Аджемов и другие. Коновалов заметил: «…То правительство, которому удалось бы дать России мир, приобрело бы огромную популярность и сделалось бы чрезвычайно сильным». Позднее сам Нольде сказал очень точно: на этом совещании была «ясно и просто формулирована дилемма, к которой Россию прижали события, — разумный мир или неминуемое торжество Ленина» ^[959].

Но могло случиться и другое: вся пресса упорно твердила о возможности сделки между союзниками и Германией относительно «сепаратного раздела России». В Петрограде правительственные учреждения готовились к эвакуации в Москву. Значит, возможность сдачи Питера реальна? Да любого из этих внешних и внутренних факторов было более чем достаточно для того, чтобы полностью изменить всю политическую обстановку в стране. Так что полагаться на «стабильность» не приходилось.

И если революционный кризис действительно грянет, тут уж будет не до голосований. «Ждать „формального“ большинства у большевиков наивно, — пишет Ленин, — ни одна революция этого не ждет». Надо действовать. И тогда «за нами верная победа, ибо народ совсем уже близок к отчаянию, а мы даем всему народу верный выход…».

В предыдущей главе отмечалось, что еще 11–12 августа на заседании кадетского ЦК лидеры российского либерализма пришли к твердому убеждению, что полагаться надо не на всеобщее голосование и тем более не на «общественность», а на «физическую силу», на «вооруженное меньшинство». Корниловщина стала пробой сил. Но она провалилась потому, что «вооруженное меньшинство» не имело за собой никакой народной поддержки.