Книга Лоуни, страница 63 – Эндрю Майкл Херли

— Вера — это не точная наука, Эстер, — заметил Родитель.

— Нет, точная, — возразила Мать. — Она у тебя либо есть, либо нет. Все просто.

— Эстер права, — сказал мистер Белдербосс.

Миссис Белдербосс согласно кивнула.

— Послушайте, — сказал Родитель, — мне кажется, что, если у нас есть хотя бы малейшее подозрение, что Уилфрид свел счеты с жизнью, мы должны заявить об этом в полицию.

— И что это даст? — спросила Мать.

— Это будет правильно.

— Если мы не можем это доказать, как полицейские это смогут?

— Не знаю. По-моему, неважно, смогут они это доказать или нет. Разве это не снимет с Рега груз страданий хотя бы немного?

— Да, но мы же не можем сказать теперь что-то противоположное тому, что говорили раньше, — сказала Мать. — Как это все будет выглядеть три месяца спустя?

— Как если бы нам было что скрывать, — вздохнул мистер Белдербосс.

— Похоже, что так оно и есть, — заметил Родитель.

Часы с апостолами начали бить полночь. Все ждали, пока удары затихнут.

— Что ж, мы с Регом немного устали, — произнесла миссис Белдербосс, как только пробил последний удар.

— Уже довольно поздно, я полагаю, — согласился с женой мистер Белдербосс. — Увидимся утром.

Родитель помог миссис Белдербосс подняться, и она опираясь на его руку, пошла к двери. Мистер Белдербосс поднялся со стула при помощи своей палки. Родитель открыл супругам дверь, и, пожелав всем спокойной ночи, они удалились по коридору к себе в комнату.

Когда они ушли, Мать спросила:

— Разве ты не уходишь тоже?

Родитель коротко вздохнул, подошел к кровати и сел.

— Мне кажется, тебе нужен отдых, — сказал он, беря ее за руку. — Не дело, что ты так накручиваешь себя по любому поводу. Ну не прошло все гладко, что с того? Отец Бернард любит выпить время от времени, подумаешь! Это не конец света. Не расстраивайся так из-за всего на свете.

— Я не расстроена, — ответила Мать, — как ни странно, но я рада на самом деле, что поняла, что отец Бернард никуда не годится. По крайней мере, поездка это полностью продемонстрировала.

— Ну хватит, хватит, любовь моя, — мягко сказал Родитель, улыбаясь Хэнни, который по-прежнему пребывал у окна вместе с зайцем. — Пусть Эндрю останется таким, какой есть. Ему нужен сон. Пошли и мы спать.

— Я еще не до конца помолилась за него, — вздохнула Мать.

Родитель взял руки Матери в свои:

— Эстер, пришло время смириться с тем, что Хэнни такой, какой есть, и будет таким всегда.

— Я не могу с этим смириться.

— Мы завтра возвращаемся домой. И я думаю, что там мы и должны оставаться. Нам не следует больше сюда приезжать. Это нехорошее место.

— Что значит нехорошее место? Мы годами сюда ездили.

— Это значит, что я не верю, что Эндрю здесь может стать лучше.

— Почему?

Родитель посмотрел на меня, потом опустил взгляд на руки.

— В той комнате, рядом с кабинетом… — начал он, и Мать вздохнула. — Нет, Эстер, выслушай меня до конца. Это важно.

Лицо Матери окаменело, и она ждала, что скажет муж.

— Перед тем как мы отправились в обитель, я пошел запереть ее и увидел, что на штукатурке рядом с кроватью нацарапано имя.

— И что?

— По всей видимости, это имя той девочки, которую они тут держали.

— Вероятно, так оно и есть.

— Дело в том, что, когда я отодвинул кровать от стены, чтобы лучше рассмотреть его, оказалось, что там еще четыре имени.

— Значит, они все были больны. И что с этого?

— Они все умерли, Эстер.

— Не говори глупости.

— Это правда. Каждое имя перечеркивала царапина, и…

— И что?

— Я понимаю, что ничего этим не сказал. Я и не имел это в виду… Но я нашел несколько писем.

— Писем?

— В коробочке под кроватью. От Грегсона гувернантке этих детей. Он спрашивал, стало ли детям лучше, смогут ли они скоро вернуться домой.

Мать потерла глаза:

— Для чего ты мне все это говоришь?

— Эстер, это была не единственная комната для карантина. Речь идет о всем доме. Грегсон строил его не как свой дом, а как хоспис.

— Конечно, это был дом, — возразила Мать.

Родитель покачал головой:

— Грегсон никогда не жил здесь сам, он построил его только для того, чтобы гувернантка могла водить детей в обитель.

Мать с раздражением посмотрела на мужа:

— Я по-прежнему не понимаю, какое отношение все это имеет к нам.

— Как же ты не понимаешь? Грегсон продолжал настаивать на том, чтобы гувернантка водила детей в обитель, даже когда стало совершенно ясно, что надежды на улучшение нет.

— Грегсон сохранял веру. Вот это мне совершенно ясно.

— Речь не о вере. Речь о том, чтобы понять, когда следует признать поражение.

— Поражение?

— Прежде чем кто-то пострадает.

— Я не отступлюсь от Эндрю. Куда это нас заведет?

— Эстер, этот бедняга в конце концов сошел с ума, потому что не смог ничего изменить.

— Я знаю, что я не могу что-то изменить, — отрезала Мать. — Я не говорю, что я могу что-то сделать. Я прошу Бога.

Родитель вздохнул.

Мать оттолкнула его руки:

— Оставь меня в покое.

— Эстер!

— Оставь меня наедине с моим сыном.

— Не делай больше этого с ним. И себе дай покой. Поедем домой завтра, как можно скорее. Это не вина Бернарда, что все в эту неделю пошло вкривь и вкось. Всему виной это место. Оно проклятое. Оно не приносит нам добра.

— Послушай! — Мать внезапно схватила Родителя за запястье. — Возможно, твоя вера рухнула вместе с верой отца Уилфрида, но не пытайся также разрушить и мою.

Родитель попытался отцепить ее пальцы, но она сжимала их еще крепче.

— Знаешь что? — сказала она, слегка улыбаясь. — Я думаю, ты просто боишься.

Родитель перестал бороться с ней:

— Нет. Не я.

И он кивнул в угол комнаты, где под полками с камешками и деревяшками, обхватив колени руками, сидела горилла.

* * *

Хэнни с тех пор изменился до неузнаваемости, и хотя я и вижу в нем что-то от него прежнего, это всегда заметно по его глазам. Существует, я полагаю, некая открытость чувства, которая выдает нас всех. И там, в этой комнате в «Якоре», за глупой маской во мне прятался страх, который мне предстояло осознать много лет спустя, когда меня арестовали той ночью около дома брата. Страх, что меня заберут и я не смогу защитить его. У него, конечно, есть Кэролайн и мальчики, но я по-прежнему нужен ему. Это очевидно.