Книга Архипелаг Исчезающих Островов, страница 75 – Леонид Платов

Машинное отделение было ярко освещено. В трагической тишине аварии слышно было только тяжелое дыхание механиков, суетившихся подле крышки холодильника, и тонкое, певучее журчанье. Из-за крена отливное отверстие холодильника очутилось под водой, прокладку у крышки пробило, и вода Восточно-Сибирского моря тоненькой струйкой начала поступать в машинное отделение.

Быстро, будто захлебываясь, спеша, догоняя друг друга, зазвучали удары била о рынду. Тревога! Тревога! Общий аврал!

Над головой по трапам и палубе, как частый дождь, застучали шаги.

Я поспешил наверх — проверить, хорошо ли закреплены аварийные запасы.

Крен с каждой минутой увеличивался. Вдобавок палуба обледенела, и ходить по ней было очень трудно.

Льды вокруг были спокойны, но под этим спокойствием таилась угроза. Они медленно кружились, как в хороводе. Видимо, проклятая льдина, на которую сел дном корабль, также двигалась, ерзала вместе с другими льдинами.

Я вернулся вниз.

За те несколько минут, что я пробыл вне машинного отделения, увеличился напор воды. Струи воды, пробиваясь в разрывы в прокладке, били с размаху в противоположную переборку. Они были тонкие, но тугие.

— Тонн тридцать в час, — прикинул я, глядя на хлеставшую воду.

Неприятно было думать с том, что все Восточно-Сибирское море ломится в наш корабль.

Вот где сказался опыт прошлогоднего плавания! Наш коллектив был на редкость сколочен, слажен, “сбит” прошлогодними частыми сжатиями. Работали споро, без суеты, по какому-то наитию, почти без слов понимая Андрея и Федосеича, командовавших авралом. Если существует передача мыслей на расстоянии, то она проявляется именно во время аварии.

Часть команды подтаскивала к холодильнику доски и цемент. Другие бегом приволокли брандспойт, мгновенно собрали его и протянули шланг за борт. Тотчас же произошла перемена в зловещей какофонии: журчанье струй заглушили мощные всхлебы заработавшего брандспойта.

Откачивали воду с яростью. Всех охватило какое-то вдохновение, азарт борьбы со стихией. Никогда моряк не чувствует себя до такой степени связанным со своим кораблем, как в минуты опасности. Каждый понимал, что судьба корабля — это наша судьба!

А стрелка кренометра продолжала неудержимо двигаться. Она подходила уже к тридцати.

— Что ж, Андрей, — сказал я негромко, — опреснители помогли бы…

Андрей искоса взглянул на меня:

— Ты думаешь, пора?

— Надо выровнять корабль…

— А с чем придем к зигзагу?

— Мы пустим в ход десяток опреснителей, — продолжал я, — и корабль выровняется! Проклятую льдину-подсов — к черту, на размыв ее!..

— Десяток, — повторил Андрей задумчиво. — Целый десяток!..

— Хватит остальных.

— Хватит ли?

Откуда я мог знать, хватит или не хватит?

— Нет, нельзя, — решительно сказал Андрей. — Что ты? Прийти к зигзагу порожняком, с пустыми руками!..

— Но так мы вообще можем не прийти к зигзагу.

— А что пользы прийти без опреснителей? Повторить прошлый год?..

Я молчал.

— Хорошо. Посоветуемся с Кешкиным, — сказал после паузы Андрей. — Я считаю: надо держаться до последнего!

— На одном энтузиазме?

— Да. Ты правильно сказал — на энтузиазме!

Он подозвал к себе Федосеича, Сабирова и старшего механика Кешкина. Они явились, промокшие насквозь, измученные возней с брандспойтом и мешками.

С обычной своей краткостью Андрей изложил суть вопроса. Настолько ли опасно положение, чтобы пускать в ход ценные опреснители, нашу последнюю, решающую ставку в борьбе со льдами?

Сабиров сверкнул черными глазами и быстро сказал: “Нет”. Федосеич в знак согласия с Сабировым кивнул головой. Механик Кешкин призадумался. Мы с напряжением ждали его ответа.

Между тем аврал продолжался. Вокруг крышки холодильника, куда ломилось Восточно-Сибирское море, суетились люди. Матросы непослушными, одеревеневшими от холода руками зажимали отверстия, городили и сколачивали доски.

Кешкин, мельком взглянув на выраставшую на глазах опалубку, принял решение.

— Поберегите опреснители, Андрей Иваныч, — сказал он. — Я вот что думаю. Что, если мы с Сабировым спустимся за борт? Надо попробовать заткнуть отверстие снаружи…

К тому времени отверстие ушло уже на метр в воду. Стало быть, смельчаков ждала ванна при температуре воды минус два градуса. Мало того: льды могли придвинуться вплотную к борту и раздавить Сабирова и Кешкина.

Но только так можно было выровнять корабль, не прибегая к опреснителям.

Мы вышли на палубу.

Кешкина и Сабирова поспешно обрядили в водолазные костюмы. Затем Кешкин первым по деревянному штормтрапу спустился за борт. Сабиров нетерпеливо топтался на палубе, ожидая своей очереди.

Задача состояла в том, чтобы ощупью отыскать в борту отверстие, через которое хлестала вода, и заткнуть его паклей, обмазанной тавотом. Это было не так-то просто. Надо было подставить паклю как раз под струю воды. Струя должна была сама затянуть ее внутрь.

То и дело водолазы сменялись. Руки и ноги их окоченели. Работать становилось все труднее. Но вот по прошествии томительной четверти часа из машинного отделения явился гонец с радостной вестью: вода стала поступать медленнее. Сабирову удалось закупорить отверстие.

Когда он поднялся по штормтрапу на палубу и мы отвинтили шлем его скафандра, старший помощник не мог говорить. Зуб на зуб не попадал от холода!

— Сабирова и Кешкина — в каюту! — распорядился Андрей. — Оттереть спиртом, напоить ромом!.. Спасибо, товарищи! Дальше справимся без вас.

По счастью, не было подвижек, льды вели себя очень тактично, как бы соблюдая правило: “Двое дерутся — третий не мешайся”.

Вскоре нам удалось уменьшить крен до пятнадцати градусов, а затем и выровнять судно совершенно.

Оставаться на этой каверзной льдине нельзя было, и, возобновив самостоятельное плавание во льдах, ледокол переменил место стоянки.

Случай с льдиной-подсовом очень поднял авторитет Андрея в глазах команды и научных сотрудников. Каждый участник экспедиции хорошо понимал, как важно для нас прийти к зигзагу во всеоружии нового действенного средства борьбы со льдами.

— Правильное решение выбрал Андрей Иванович, — одобрительно говорили в кубриках, в кают-компании. — И корабль выровнял и опреснители сберег…

Все кончилось, таким образом, благополучно, за исключением того, что Союшкин начал картавить.

— Чогт знает что! — удивлялся он, с отвращением прислушиваясь к своему выговору. — Дгугие начинают заикаться после испуга, а я кагтавить почему-то стал!..