Книга На нарах с Дядей Сэмом, страница 128 – Лев Трахтенберг

В третьей тюрьме – благословенном Форте-Фикс – мне, наконец, стало ясно, что на время отсидки надо позабыть про адекватное отображение реальности.

Командировка в абсолютное, полное и окончательное Зазеркалье.

Скрепя сердце я перестал запрашивать у отполированных панелей из нержавейки, висевших над нашими зачуханными туалетными раковинами, ответа на вопрос – «кто на свете всех милее, всех румяней и белее».

…Поездка в городскую больницу соседнего Принстона стала приятным исключением из правил.

Это случилось через год после начала отсидки.

После мини-операции я отходил от наркоза и возлежал на волшебной электрокровати. В роскошной одноместной палате.

Прямо напротив меня по-хозяйски коротали время два вооруженных охранника, карауливших опасного преступника 24 часа в сутки.

На мне был надет веселенький халатик-распашонка с разрезом на спине. Никаких тебе трусов.

Ну и кандалы на ногах. Причем наножники соединяли меня и кровать в единое целое.

О побеге мог думать только сумасшедший.

Отпросившись в туалет своей же палаты, я застрял в нем на полчаса, так что дуболомы пару раз спрашивали, «все ли со мной ОК», и стучали в дверь.

У меня было все более, чем ОК!

Перед отвыкшими от самого себя глазами «энфант террибля» ^[451] предстало блестящее зеркальное чудо.

От пола до потолка!

Легким движением руки я решительно снял «халат наброшенный» и предстал перед зеркалом абсолютно в первозданном виде.

Первым делом обеспокоенные глаза проверили, все ли в порядке с длиной Того Самого Места. Убедившись, что вынужденное воздержание не привело к его усыханию, обнаженный Трахтенберг начал играть зарождающимися мускулами, позировать в стилистике древнегреческих амфор и строить самому себе глазки и рожи.

Забытое и невинное действо – разглядывание своего же собственного отражения – оказалось главным событием того месяца!

Я продолжал радоваться малому, с отвращением вспоминая форт-фиксовские зеркала и весь славный ассортимент тюремного «ларька».

Недаром мой соотрядник, хасид Иоселе Кац, предсказывал скорый приход Мессии, рассматривая в сотый раз наш каталог товаров. При этом он не по-божески ругался и говорил о долгожданном освобождении всего еврейского народа.

В религиозных пристрастиях мы с ним сходились: я, как и он, сильно уважал Любавичского ребе Менахема – Менделя Шнеерсона. Фотография доброго и мудрого еврейского дедушки украшала внутреннею сторону двери моего шкафа.

Бородатый старик в черной гномовской шляпе устало и с грустью смотрел не только на меня – блудного сына и непутевого «шлимазла» ^[452], но и на соседствующую с ним некошерную еду из тюремной «комиссарии».

Время от времени он мне подмигивал и вставлял мозги:

– Пойми, Лева, и чем быстрее, тем лучше! Главное – не место, где находишься, а состояние духа, в котором пребываешь!

С еврейским генералиссимусом федеральный заключенный № 24972-050 Лев Трахтенберг не спорил.

Цена пачки «Мальборо» колебалась от 250 до 300 долларов – прямо пропорциональная зависимость от спроса и предложения. Спрос стабильно обеспечивали потакавшие своим прихотям и дурным привычкам зажиточные арестанты. Предложение исходило от желавшей разбогатеть американской ВОХРы. 85 % контрабанды попадало в Форт-Фикс через охранников. Еще 5 % – в плохо просмотренной арестантской почте. Остальное – в анальных отверстиях, ротовых полостях и испорченных желудках заключенных после свиданок с родственниками и друзьями.

Без сомнения, табачная запрещенка занимала первое по популярности место у тюремных контрабандистов. Бездонный рынок и умопомрачительная прибыль – «юбер аллес» ^[453]!

…Через полгода с начала отсидки до моих ушей дошел печальный слух.

В течение нескольких недель вводился полный и окончательный запрет на курение – федеральные тюрьмы Америки становились «tobacco free» ^[454].

Источник разведданных находился в ларьке – «комиссарии». Работавшее там зэковское кулачье растрезвонило по компаунду, что нового завоза сигарет больше не предвидится.

Меня охватило сверхдвойственное чувство.

Только за последнюю декаду я безуспешно бросал курить раз двадцать. Но, несмотря на научно-популярные страшилки, наличие мозгов и кашель по утрам, я упрямо холил свою давнишнюю слабость.

В 17 лет мне очень хотелось выглядеть взрослым. Самостоятельная поездка на «юг», в студенческий лагерь Ленинградского университета «Буревестник», обернулась многолетней пагубной привычкой.

В Форте-Фикс заветная цигарка тоже мне кое-что давала – какую-никакую расслабуху, новые знакомства и даже легкий допинг для литературного творчества.

Тринадцать глав «Тюремного романа» я произвел на свет с «Мальборо» в левой руке.

Заядлый курильщик Трахтенберг особой силой воли до тюрьмы не отличался. Меня не брали ни гипноз, ни иглоукалывание, ни таблетки, ни пластыри. Посещения знахарей, колдунов и добрых волшебниц убили окончательные остатки веры в сверхъестественное, инопланетян и лох-несское чудовище.

Один из «контактеров с космосом», принимавший наивных глупцов на 18-й авеню, долго размахивал руками и заряжал меня «антиникотиновой энергией». В качестве бонуса я получил «маячок привлекательности», привитый на животе рядом с Тем Самым Местом умелой рукой Мастера.

Мелочь, но приятно.

Другой волшебник, бостончанин по кличке Crazy Russian, обманывал страждущих на английском языке. Причем в массовом порядке и поточным методом. Участие в коллективном психозе стоило 200 долларов.

Несмотря на все потуги, результат оставался нулевым. Как говорили американцы, у меня была «безуспешная история борьбы с нездоровым пристрастием».

Поэтому, увидев в один прекрасный день эпохальный приказ, я запаниковал. Грозный меморандум Герр Комендантена гласил: «Smoking will be strictly prohibited», т. е. курение будет строго-настрого запрещаться.

Сигареты приравнивались к наркотикам – ни больше ни меньше!

За нарушение царской воли – наличие в шкафу одной-единственной сигаретки или самокрутки, полагалась нешуточная дисциплинарка с занесением в личное дело, а также карцер и лишение телефона – магазина – свиданий.