Книга Три королевских слова, страница 25 – Агата Бариста

Да, вредно.

Да, нельзя.

Но, как известно, если нельзя, но очень хочется, то можно. Бедная Снежка, должно быть, сильно устала от нерадостной весны, от невеселой хозяйки, от одиночества, на которое я ее обрекла, заблудившись в собственных переживаниях. Настало время исправлять ситуацию. Моего фамильяра надо было срочно приголубить и побаловать. Я пообещала Снежке, что этим вечером мы позволим себе больше, чем обычно.

— Мняум, шпроты! — облизываясь в предвкушении, простонала Снежинка, и адское пламя полыхнуло в ее оранжевых глазах.

— М-м-м, розовое шампанское! — облизнулась в свою очередь я, и, возможно, в моих глазах тоже что-то полыхнуло.

— Только чуть-чуть, в честь праздника, — смущенно пообещали мы друг другу.

Обрадованная кошечка снова начала гонять по углам тряпичную мышь, а я пошла искать в интернете инструкцию по открыванию бутылок с шипучкой. Я как-то слышала страшную историю про бешеную пробку, которая одним выстрелом разбила люстру и поставила невесте огроменный фингал под глазом — не помню уж, в каком порядке.

За вином и шпротами я решила съездить на Невский, в знаменитый «Елисеевский».

Пусть не будет гостей, не будет комплиментов и горы подарков, но можно же просто сделать этот день красивым.

Где-то в шкафу была припрятана новая, ни разу не стеленная льняная скатерть, украшенная роскошной широкой каймой с ирисами из «ришелье», в буфете скучал набор тарелок и бокалов из цветного стекла. У пригородных бабусь, торговавших у метро, можно было купить букет махровых пионов или изящных космей, а в магазине подарков на соседней с домом улочке продавались яркие ароматические свечи и прочие необходимые излишества.

Да, день рождения решительно начинал мне нравиться.

В автобусе, идущем на Невский проспект, я встала у окна на задней площадке и повернулась к салону спиной. Из-под автобуса выбегала и уносилась вдаль гипнотическая серая лента, я рассеянно следила за ее бегом и пыталась представить, что же там такое мог сочинить Левиафан. «Торжественная ода девице Данимире, написанная ко дню ее совершеннолетия, каковое вряд ли прибавит ей ума и хороших манер». «Одна девица честных правил…»

Хорошо, что никто не видел моего лица — от воображаемых версий рот сам по себе расползался в широкой улыбке.

Разумный совершеннолетний человек, каковым я начала считать себя с сегодняшнего утра, испарился, едва я переступила порог «Елисеевского». Сначала я долго фланировала вдоль прилавков, глазея на витрины, декорированные таким образом, что провизия становилась произведением искусства, потом посидела под гигантским ананасом в центре зала, где взяла себе молочный коктейль с ананасовым же мороженым. Когда коктейль подошел к концу, я с удовольствием похрюкала через трубочку, возя ею по дну высокого стакана. Затем я снова побродила по кондитерскому отделу и в результате не удержалась — набрала всего понемножку. И вовсе не потому, что так уж любила сладости, — они выглядели так мило, что сами по себе могли служить украшением стола.

Когда я вышла из дверей «Елисеевского», кто-то вдруг дернул меня за рукав.

— Барашек! — услышала я голос Ксении и, обернувшись, увидела всю компанию: Ксению, Люду, Аню и Ангелину. И Мартина, понятное дело, тоже.

Встреча была нежданной. Я уже настроилась на штиль со Снежинкой, а ведьмы Мартина обычно общались в стиле «буря и натиск». К тому же я совершенно не понимала, что про меня думает Мартин. Действительно ли он поверил, что я не отталкивала его?

Честно говоря, я и не хотела видеть его до разговора с родителями. Странности внезапно стали казаться мне опасными. А что, если я причиню ему реальный вред?

Я растерянно поздоровалась с ведьмами и, мысленно съежившись, бросила на Мартина виноватый взгляд.

Он изменился. Выглядел Мартин как человек, недавно перенесший тяжелейший грипп: впалые щеки, голубые полукружья под глазами, которые на осунувшемся лице стали казаться еще больше. Какой-то он стал… прозрачный… Болел? Не мог же он до такой степени переживать нашу размолвку… или мог? И как теперь себя вести?

Но тут Мартин улыбнулся — едва заметно, краешками губ… глаза его были грустны и серьезны, но ведь он мне улыбнулся!

У меня отлегло от сердца. Действительно, если бы он сердился, Ксения не стала бы меня окликать: при всем своем уме и шарме она слушалась Мартина как хорошо выдрессированная овчарка.

Может быть, робко подумала я, все еще можно исправить? То, что произошло две недели назад, — нелепица, бред, какое-то идиотское стечение обстоятельств… Неправда, что у нас нет времени. Мне просто нужна помощь родителей, и скоро все разрешится.

От этих мыслей меня отвлекла Аня, заглянувшая в один из пакетов.

— О! Барашек затарился шампанским! — весело воскликнула она. — А закусывать будет шпротами? Мадемуазель знает толк в извращениях! По какому случаю шикуем?

Мне ничего не оставалось делать, как признаться, что у меня день рождения.

— Вау! — завопили все, даже обычно молчаливая Люда.

— И сколько нам стукнуло?

— Восемнадцать.

Все снова закричали «вау!», и я, смущаясь, поспешила добавить:

— Но я не праздную. Только чуть-чуть шампанского — вечером, дома.

Теперь раздалось дружное «фу-у-у!».

— Ты сошла с ума, — прокомментировала мой лепет Ксения. — Встречать восемнадцать лет в одиночестве — как это глупо и бессмысленно!

Я хотела было возразить, что вовсе и не в одиночестве, но смолчала. Ни у кого из них не было фамильяра, вряд ли они смогли бы понять, как нам со Снежинкой хорошо вместе.

— Эх, где мои восемнадцать… — мечтательно протянула Аня, будто была глубокой старушенцией. Затем она окинула меня внимательным взглядом и с возмущением произнесла: — Нет, вы только посмотрите на нее! Наверняка она и вечером будет в таком же виде.

— А в каком таком виде?.. — пробормотала я. — Нормальный такой вид… Майка, джинсы — все почти новое… И чистое.

— И снова эти тапочки! — скривившись, сказала Ксения. — Барашек! Я ненавижу твои тапочки!

Дались им всем мои тапочки, подумала я, вспомнив, что Снежинка говорила мне то же самое.

Люда вдруг сказала:

— Ксюнь, ну сделай из Барашка человека, ты же можешь!

Все оценивающе посмотрели на меня. Мартин тоже посмотрел, и под его долгим взглядом я почувствовала себя как на раскаленной сковородке.

— Сегодня вечером Данимира должна быть самой красивой, — негромко произнес Мартин, и Ксения сразу же задумчиво прищурилась, как она обычно делала перед тем, как произвести какой-нибудь особо замысловатый колдовской пасс.

Я испугалась. В воображении немедленно нарисовалась живая картина, как на меня накидывают магическую вуаль, такую же яркую, как у Гели, и превращают в раскрашенную куклу.