Книга Дочь болотного царя, страница 28 – Карен Дионне

В последнее время я задумывалась о многих вещах. Например, откуда у моего отца взялась синяя монтировка, которой он вытаскивал гвозди? Он принес ее с собой или она уже была в хижине? Почему у меня нет братьев и сестер? Как мы будем рубить дрова, когда закончится горючее для бензопилы отца? Почему у нас в доме нет такой плиты, как на картинках в «Нэшнл географик»? Мама рассказывала, что, когда она была маленькой, в доме ее родителей стояла большая белая плита с четырьмя горелками и духовкой для выпечки, так почему у нас такой нет? Чаще всего я держала все эти размышления при себе. Отец не любил, когда я задавала слишком много вопросов.

Он велел мне не постукивать по гвоздям, а бить как следует, чтобы дело двигалось быстрее. Не то чтобы мы спешили, но он хотел построить мадудисван к этой зиме, а не ждать следующей. Он улыбнулся, сказав это, поэтому я знала, что он шутит. А еще я знала, что он и в самом деле хочет, чтобы я работала быстрее, поэтому принялась усерднее бить молотком. Мне стало любопытно, смогу ли я выпрямить гвоздь одним сильным ударом, и я принялась рыться в кучке в поисках не самого кривого гвоздя.

Позже я часто думала о том, как меня угораздило так промахнуться. Возможно, я отвлеклась, посмотрела в сторону, когда белка уронила шишку. Или услышала зов краснокрылого дрозда. Или моргнула, когда ветер бросил мне в глаза опилки. Как бы то ни было, я ударила молотком себе по большому пальцу. Я заорала так, что и отец, и мама тут же бросились ко мне. За несколько секунд мой палец раздулся и стал фиолетовым. Отец повертел его так и эдак и сказал, что он не сломан. Мама сбегала в хижину, вернулась с лоскутом ткани и обмотала ею мой палец. Не знаю зачем.

Весь остаток вечера я провела на большом камне во дворе, листая одной рукой «Нэшнл географик». Когда солнце, похожее на большой апельсин, оказалось на поросшей травой вершине холма, мама вернулась в дом, чтобы подать на стол тушеного кролика, аромат которого я вдыхала вот уже несколько часов. Когда она крикнула, что ужин готов, отец отложил инструменты и на болоте снова воцарилась тишина.

Возле кухонного стола стояло всего три стула. Я задумалась о тех, кто построил хижину: это тоже была семья из трех человек, как мы? За едой все молчали, потому что папе не нравилось, когда кто-то болтал с набитым ртом.

Доев, он отодвинул стул, обошел стол и встал у меня за спиной.

– Покажи палец.

Я положила ладонь на стол и растопырила пальцы. Он снял повязку.

– Больно?

Я кивнула. На самом деле палец уже не болел, если не трогать, но мне нравилось отцовское внимание.

– Он не сломан, но мог сломаться. Ты ведь понимаешь это, Хелена?

Я кивнула еще раз.

– Нужно быть осторожнее. На болоте, знаешь ли, не место ошибкам.

Я кивнула в третий раз и постаралась придать своему лицу такое же серьезное выражение, как у него.

Отец часто советовал мне быть осторожнее. Если я причиню себе вред, мне придется смириться с последствиями, потому что мы не станем покидать болото, что бы ни случилось.

– Прости, – тихонько произнесла я, потому что теперь действительно чувствовала себя виноватой. Я терпеть не могла, когда отец расстраивался из-за меня.

– Сказать «прости» мало. У событий всегда есть последствия. Даже не знаю, что сделать, чтобы ты это запомнила.

Мой желудок сжался так, словно я проглотила камень. А я надеялась, что мне не придется опять ночевать в колодце. Но прежде, чем я успела сказать отцу, что мне и правда стыдно, что я действительно запомню, буду более осторожной и больше никогда, никогда не ударю себя молотком, он сжал кулак и с силой обрушил его на мой палец.

Комната рассыпалась звездами. Раскаленная добела боль пронзила всю мою руку.

Очнулась я на полу. Отец стоял рядом на коленях. Он поднял меня, усадил обратно на стул и сунул мне ложку. Моя рука дрожала, когда я ее взяла. Палец болел сильнее, чем после удара молотком. Я сморгнула навернувшиеся слезы. Отец терпеть не мог, когда я плакала.

– Ешь.

У меня было такое чувство, что меня сейчас вырвет. Я зачерпнула рагу из тарелки и попыталась положить его в рот. Бóльшая часть осталась на ложке. Отец погладил меня по голове.

– Еще.

Я съела еще. И еще. Отец стоял надо мной, пока я не съела все.

Теперь я понимаю: то, что он сделал со мной, – это плохо. И все же я не думаю, что он хотел причинить мне боль. Он сделал это только потому, что собирался преподать мне урок.

Я очень долго не понимала, как мать могла наблюдать за всем этим с другого конца стола, точно маленький перепуганный кролик, и даже пальцем не шевельнуть, чтобы мне помочь. Прошло немало времени, прежде чем я сумела ее за это простить.

Той зимой в бане отец рассказал мне историю. Я сидела между ним и мамой на узенькой лавке. На маме была футболка с надписью «Хэлло Китти» и трусы. Если не считать полированного озерного агата, который отец не снимая носил на шее на кожаном шнурке, мы с ним были совершенно голые. Мне нравилось, когда он снимал одежду, потому что я могла рассмотреть все его татуировки. Он сделал их сам, как индеец, с помощью сажи и рыбной кости вместо иглы. Отец пообещал, что, когда мне исполнится девять, он начнет делать татуировки и мне.

– Однажды зимой молодая пара перебралась вместе со всей своей деревней в новые охотничьи земли.

Так начиналась его история. Я прижалась к нему покрепче, потому что знала: она будет страшной. Отец всегда рассказывал страшные истории.

– Там у них родилось дитя. И вот однажды, когда они разглядывали сына, лежащего в колыбельке, тот заговорил с ними. «А где Маниту?» – спросил ребенок.

Тут отец сделал паузу и посмотрел на меня.

– Маниту – это Дух Неба, – ответила я.

– Очень хорошо, – сказал он и продолжил: – «Все говорят, что он очень силен, – сказал ребенок. – Однажды я отправлюсь к нему». – «Тихо! – воскликнула его мать. – Никогда так не говори!» После этого родители легли спать, а малыша в колыбельке положили между собой. Среди ночи мать обнаружила, что ребенок пропал. Она разбудила мужа. Муж разжег огонь, и они обыскали весь вигвам, но не смогли найти сына. Они обыскали соседский вигвам, а затем зажгли факелы из березовой коры и отправились искать следы на снегу. В конце концов они нашли цепочку крошечных следов, и вела она к озеру. Они шли по ней, пока не наткнулись на колыбельку. Но следы, ведущие от колыбельки к воде, были куда больше, чем могла оставить нога человека. Родители пришли в ужас, ибо поняли, что их дитя превратилось в вендиго, ужасного ледяного монстра, который пожирает людей.

Отец окунул кружку в ведро с водой и побрызгал ею на жестянку, лежащую в костре. Капли воды зашипели и заплясали на ее поверхности. Пар заполнил комнату. Влага стекала по моему лицу и капала с подбородка.

– Спустя какое-то время вендиго напал на их деревушку, – продолжил отец. – Вендиго был тощим и страшным. От него воняло смертью и падалью. Кости выпирали под его кожей, серой, как сама смерть. Губы у него были разорванные и окровавленные, а глаза глубоко сидели в глазницах, как у скелета, восставшего из могилы. Вендиго был огромен. Он не мог утолить жажду смерти и плоти и вечно искал новых жертв. Каждый раз, когда он пожирал кого-то, он становился больше и потому никогда не мог насытиться.