
Онлайн книга «Кошка на дороге»
Он подтащил стул к инструменту и потер руки, как бы готовясь к пиру своего самоутверждения. Я была его лучшей ученицей, смыслом его пребывания в училище, и, видимо, он очень нравился себе в моем обществе. У нас было сорок пять минут – двадцать три мои и двадцать две Ларискины. Я открыла пролог «Снегурочки», посмотрела на Игнатия. Его лицо было близко, и я вдруг увидела, что оно действительно переделено на три части. Купол лба, щедрый размах бровей и сильные глаза веселого самоубийцы – это его духовность. Нос – мужественность. Рот – жестокость. Все это ему действительно принадлежало, но было открыто не мной. Мне стало казаться, что Лариска стоит за дверью, прижавшись спиной к стене. У меня появилось ощущение, будто я надела краденую вещь и встретила хозяина. Я стала смотреть в ноты. – Начнем, пожалуй… – поторопил меня Игнатий. Я перевела глаза с нот на клавиши, а с клавиш на колени. – Что произошло? – спросил Игнатий. Действительно, что произошло? Игнатий не просил Лариску любить его, она сама его любила, и его вины здесь не было никакой. Но Лариска любила его так красиво, так талантливо. И это не пригодилось. И теперь неприкаянная Ларискина любовь плавает над крышами. А Игнатий сидит, как сидел, и его лицо по-прежнему переделено на три части. А я, ее подруга и вместилище тайн, сижу на ее месте и занимаю ее самые главные двадцать две минуты. – Что с вами? – удивился Игнатий. – Я больше не буду ходить на чтение партитур, – сказала я, исследуя переплетение чулка на своем колене. – Почему? – Потому что я буду занята основным предметом. Через месяц – диплом. Игнатий поднялся и отошел к подоконнику – должно быть, ему удобнее было издалека смотреть на меня. Мне тоже так было удобнее. Я подняла на него глаза и по полоске его сомкнутого рта увидела, что он оскорблен. Мы молчали минут пять, и у меня звенело в ушах от напряжения. – Почему вы молчите? – спросила я. – А что вы хотите, чтобы я сказал? – спросил Игнатий. Я пожала плечами, и мы снова замолчали трагически надолго. – Если вас волнует, что я пожалуюсь в деканат, можете быть спокойны: жаловаться я не буду. Но здороваться с вами я тоже не буду. – Пожалуйста, – сказала я. С тех пор мы не здоровались. С Лариской, как ни странно, мы тоже сильно отдалились друг от друга. Она не хотела возвращаться мыслями ни в Летний сад, ни к красной стене, и Лариска избегала меня, интуитивно подчиняясь закону самосохранения. Однажды мы столкнулись с ней в раздевалке и вышли вместе. – Я больше не хожу на партитуры, – сказала я. – Напрасно… – самолюбиво ответила Лариска. На ее лбу сидел фурункул величиной с грецкий орех. Я вспомнила, что она живет в Ленинграде без родных, снимает угол и ест от случая к случаю. – Ну, как ты? – неопределенно спросила я, давая возможность Лариске ответить так же неопределенно, вроде: «спасибо» или «хорошо». – Плохо, – сказала Лариска. Она одарила меня откровенностью за то, что я приняла ее сторону, перестала ходить к Игнатию. – Я все время оглаживаю себя, успокаиваю, как ребенка, – сказала Лариска. – Но иногда мне хочется закричать… Я только боюсь, что, если закричу, земной шар с оси сорвется. – А Лерик? – спросила я. – При чем тут Лерик? После вручения дипломов был концерт. Когда я вышла на сцену, обратила внимание: пол сцены, ее основание, выстлан досками, и мне показалось, будто я вышла на рабочую строительную площадку. Я увидела зал, приподнятые лица, преобладающие цвета – черно-белые. Я видела клавиши, бесстрастный черно-белый ряд. А дальше не видела ничего. Я села за рояль. На мне платье без рукавов. Мне кажется, что рукав, полоска ткани, отъединит меня от зала. А сейчас мне не мешает ничего. Я взяла первую октаву в басах. Я держу октаву, концентрирую в себе состояние готовности к прыжку. Во мгле моего подсознания светящейся точкой вспыхнула рарака, я оторвалась от поручней и полетела под все колеса. Я играла, и это все, что у меня было, есть и будет: мои родители и дети, мои корни и мое бессмертие. Когда я потом встала из-за рояля и кланялась, меня не было. Меня будто вычерпали изнутри половником, осталась одна оболочка. За кулисами ко мне подошла Лариска и сказала: – Ну как ты вышла? Ей не нравилось мое платье. Она вздохнула и добавила: – Эх, если бы я могла выйти, уж я бы вышла… Дело было в том, что она могла выйти, а я могла играть. После концерта начались танцы. Оркестр был составлен из студентов и преподавателей. За роялем сидел наш хормейстер Павел, с точки зрения непосвященных, шпарил как бог. В обнимку с контрабасом стояла Тамара, которая занимала в училище первое место по красоте. А на ударниках со своей идеальной конструкцией плеч восседал Игнатий. Лицо у него было наивное и торжественное, как у мальчика, – видно, ему там нравилось. Лариска пришла на выпускной вечер с известным молодым киноартистом, которого она одолжила у кого-то на несколько часов. Его портретами был оклеен весь город. Киноартисту дана была актерская задача: играть влюбленность, он не сводил с Лариски своих красивых бежевых глаз. Лариска была блистательна, вся в чем-то красно-белом, гофрированном, хрустящем, как бумажный китайский фонарь. Выражение ее лица было таким, будто у нее полные карманы динамита. Игнатий взмахнул палочками: раз-два, три… раз, два, три… Первая… пятая… Лариска вцепилась в киноартиста, и их вынесло первой парой на самую середину зала. Киноартист чуть-чуть сутулился над Лариской, а она, наоборот, откинулась от него, ее оттягивала центробежная сила. Он был прекрасен, как гений чистой красоты, и не сводил с Лариски глаз, а она – с него. Все было так красиво и убедительно, что хоть бери кинокамеру и снимай кино. Постепенно вальс заразил всех, и через минуту все задвигались, заколыхались, негде было яблоку упасть. Я стояла возле стены, меня никто не приглашал. Может быть, мужчины побаивались моей избранности, исключительности. А может быть, рассудили: раз я умею так хорошо играть на рояле, значит, мне и без танцев хорошо. Вдруг я заметила, что Лариска танцует не с киноартистом, а с Гонорской, нашей преподавательницей по музыкальной литературе. Гонорская – округлая и широкая в талии, как рыба камбала. Если меня когда-нибудь постигнет такая талия, я просто буду срезать с нее куски. |