Онлайн книга «Тайна двух океанов. Победители недр»
|
– Н-не знаю… Надо немедленно обследовать винт киноаппаратами, – сказал Мареев. – Возьми на себя, Нина, верхнюю буровую камеру, я с Володей будем делать это в нижней, а Михаил – в шаровой каюте. Труднее всего было в нижней камере, где приходилось поднимать настил, отставлять от стены и переносить на середину ящики, мешки, баллоны, связки. Нелегко было и Брускову в шаровой каюте, где через каждые полметра, следуя по виткам винта, нужно было менять дистанцию и регулировать фокусное расстояние киноаппарата. Едва Мареев с Володей, освободив стены камеры и отрегулировав аппарат, приладили его к стене и начали осматривать сквозь нее темную линию винта, из репродуктора послышался тихий голос Малевской: – Никита! – Да… слушаю. – Подымись сюда, ко мне. – В чем дело? Малевская помедлила с ответом. – Тут у меня что-то не ладится. Мареев поднял брови. – Иду… Продолжай, Володя, работу. Я сейчас вернусь. Придерживая плотно прижатый к стене киноаппарат, Малевская стояла на лестнице, почти под самым потолком. У нее побледнело лицо, и широко раскрытые глаза были наполнены смятением и тревогой. Она протянула Марееву желтую пластинку киноснимка. – Посмотри! Мареев поднял пластинку к свету. С минуту он внимательно рассматривал ее. Густые брови сходились все теснее, знакомо заострились скулы. На снимке темная извилистая линия винта была разделена широкой, зияющей трещиной. – Все ясно… – глухо сказал наконец Мареев, опуская пластинку. – Винт сломан… Малевская вздрогнула и покачнулась. Помолчав, она спросила запинающимся голосом: – Продолжать… осмотр? – Не стоит… Мареев тяжело опустился на стул возле столика и задумался. Малевская с киноаппаратом в руках спускалась по лестнице. – Что же теперь делать, Никита? – тихо спросила она, остановившись подле Мареева. – Ждать помощи с поверхности. – Исправить невозможно? Мареев отрицательно покачал головой: – Туда не доберешься. Молчание воцарилось в камере. – Надо сообщить Цейтлину, – глухо сказал Мареев. Он встал перед Малевской, подняв на нее глубоко запавшие глаза, положил ей руку на плечо. – Нина… Нас ожидают тяжелые испытания… Малевская кивнула головой. У нее дрогнули губы. Острой, щемящей болью сжалось сердце Мареева. – Мы их вместе перенесем, Никита… Мареев слегка пожал Малевской плечо и направился к люку. В шаровой каюте Брусков стоял на стуле и внимательно глядел в аппарат. – Можешь не продолжать, Мишук! – сказал Мареев. – Винт сломан на втором витке. Брусков повернул голову и молча посмотрел на него. Потом, все так же молча, сошел со стула и поставил аппарат на стол. – Та-а-ак! – протянул он. – Начинается последний акт? Он нервно потер руки, постоял и направился к люку в нижнюю камеру. – Не торопись с заключениями, – сказал ему вслед Мареев, подходя к микрофону. Голова Брускова скрылась в люке. – Алло! – позвал Мареев, переключив радиоприемник. – Я здесь, Никита! – тотчас же ответил голос Цейтлина. – Как дела? – Дела, Илюша, неважные. Колонны работают прекрасно, но обнаружилась новая неприятность: архимедов винт сломан на втором витке, нижняя часть отделилась совсем… Из громкоговорителя послышались хриплые, нечленораздельные звуки. – Что ты говоришь, Илья? – спросил Мареев. – Я не понял. – Сейчас… Никита… – задыхаясь, говорил Цейтлин. – Сейчас… кашель… сейчас… Ну вот, прошло… Он помолчал минуту и заговорил ясно, твердо и четко: – На сколько вы можете растянуть свой запас кислорода? – Максимум на семь-восемь суток. – Так вот, слушай, Никита. Уже пятые сутки мы роем к вам шахту. – Шахту?! – Да, шахту! – Илюша, ведь это абсурд! – В других случаях я тоже так подумал бы. Но здесь дело идет о вас… о вашей жизни… Ты можешь предложить что-нибудь другое? Ответа не последовало, и Цейтлин продолжал: – Проходка идет теперь по пятнадцати-шестнадцати метров в сутки. Уже пройдено девяносто шесть метров. Я обещаю тебе, что через двадцать пять – двадцать шесть суток мы доберемся до вас. Хотя бы мне пришлось лопнуть!.. Я прошу тебя, Никитушка… умоляю… дотяни! Растяни! Думай, придумывай, изворачивайся… Может быть, там у вас какие-нибудь резервы: вода, химические материалы… Ниночка! Я особенно тебя прошу… Ты же химичка… Ты же умница… И все в шаровой каюте, лишившейся телевизора, ярко представили себе, как Цейтлин стоит перед микрофоном и упрашивает их: увидели всю его несуразную фигуру и прикрытые стеклами огромных очков маленькие умные глаза, полные мольбы, любви и смертельной тревоги. У Малевской начали краснеть веки. Ей хотелось и плакать и смеяться. – Илюша!.. Голубчик!.. Надо ли об этом говорить?.. Мы, конечно, сделаем все, что только возможно… – Нет, нет, Ниночка! Не только то, что возможно, а больше, чем возможно… Ты понимаешь, мне важно, чтобы у вас руки не опустились, иначе… иначе вы и меня и всех тут просто подведете! – Об этом не беспокойся, Илья, – твердым голосом сказал Мареев. – Мы будем бороться до последнего вздоха. – А я беру обязательство: сверх последнего вздоха сделать еще три лишних и вызываю Никиту на соревнование, – не мог удержаться, чтобы не побалагурить, Брусков. – Ну, вот и отлично! Вот и отлично! – радовался Цейтлин, придерживая рукой подрагивающую щеку. – Вы теперь идите и устраивайте свое кислородное хозяйство, а я побегу, дел масса. Ну, до свиданья… Вечерком еще поговорим… И Андрей Иванович вернется из Сталино к тому времени… Не теряйте бодрости. Будьте уверены: все, что надо, сделаем… Обнимаю вас… Бегу… Но он никуда не убежал. Он тяжело опустился на стул и, поддерживая одной рукой щеку, другой достал свой огромный платок и принялся вытирать покрытое потом лицо. Он так и остался сидеть в неподвижности, с остановившимися глазами, со скомканным платком в руке. В аппаратной было тихо. Два члена штаба, радисты, главный инженер шахты «Гигант», руководивший проходкой шахты к снаряду, – все сидели, застыв в глубоком молчании, не зная, что сказать. Через раскрытые окна в комнату врывался смешанный, напряженный гул – лязг железа, шум моторов, крики людей: работа по проходке шахты не прекращалась. |