Книга Тысяча благодарностей, Дживс!, страница 28 – Пелам Вудхаус

– Но достаточно ли вы его знаете, чтобы делать такие выводы? Вы же только что с ним познакомились.

– Да, сэр, это правда, но Бингли, узнав, что он гостит у мадам, привел мне некоторые факты, иллюстрирующие его черствость и безжалостность. Бингли одно время служил у него.

– Боже мой, у кого он только не служил.

– Да, сэр, он был склонен перебегать с места на место. Не задерживался подолгу ни у одного хозяина.

– Меня это не удивляет.

– Но его отношения с мистером Ранклом были более продолжительными. Он ездил с ним в Соединенные Штаты Америки и находился у него на службе несколько месяцев.

– Тогда-то он и понял, что Ранкл – прошлогодний сухарь?

– Совершенно верно, сэр. Так что я очень опасаюсь, что усилия мадам не приведут к желаемым результатам. Она надеется получить от мистера Ранкла крупную сумму?

– По-видимому, изрядную. Ведь отец Таппи изобрел не что-нибудь, а «Волшебные таблетки», и Ранкл, должно быть, заработал на них порядочный куш. Думаю, она будет добиваться пятидесяти процентов.

– В таком случае я вынужден признать, что рассудительный букмекер скорее всего оценил бы ее шансы достичь цели как один к ста.

Согласитесь, малообнадеживающий прогноз. Можно даже сказать, абсолютно убийственный. Я бы назвал Дживса пессимистом, но никак не мог припомнить это слово, а сказать про такого достойного человека, что он каркает, язык не поворачивался, и пока я пытался придумать что-нибудь другое, через застекленную дверь вошла Флоренс, и Дживс, разумеется, испарился. Когда наши с ним разговоры прерывает появление так называемых знатных особ, он всегда исчезает, как фамильный призрак, растворяющийся в воздухе на рассвете.

Все это время я виделся с Флоренс только за едой: она, так сказать, мчалась по скоростному шоссе, а я тихо плелся по обочине. Я подразумеваю под этим, что она проводила целые дни в Маркет-Снодсбери, хлопоча ради своего жениха, кандидата от консерваторов, а я после душераздирающей встречи с вдовой покойного Мак-Коркадейла забросил агитацию, предпочтя чтение хорошей книжки в уютном кресле. Я извинился перед Медяком за такое… годится ли здесь слово «дезертирство»?.. а он воспринял мои слова на удивление хорошо и сказал, что, мол, конечно-конечно, он бы и сам, если бы мог, по ступил так же.

Флоренс была все такой же красивой, если еще не красивей обычного, и по крайней мере девяносто шесть процентов членов «Клуба шалопаев» не пожелали бы для себя ничего лучшего, как оказаться с ней вот так наедине. Я, однако, рад был бы улизнуть, потому что мои натренированные чувства подсказывали, что у нее сейчас опять такое настроение, что всякий, кроме безрассудного смельчака, полезет от нее на первое попавшееся дерево и оторвет его от земли вместе с корнем. Несносное третирство, о котором я уже говорил и которое является яркой чертой ее натуры, уже готово было проявиться во всей своей красе.

– Почему вы сидите взаперти в такую чудную погоду, Берти? – строго спросила она.

Я объяснил, что совещался с тетей Далией, но она сразу опровергла меня, сказав, что совещание, очевидно, закончилось и тетя Далия блистает своим отсутствием, так почему же я не дышу свежим воздухом?

– Вы просто обожаете сидеть в духоте. Вот почему у вас землистый цвет лица.

– Я не знал, что у меня землистый цвет лица.

– Конечно, землистый. Чему тут удивляться? Вы бледны, как брюхо дохлой рыбы.

Казалось, мои наихудшие опасения подтвердились Я предчувствовал, что она сорвет злость на ни в чем не повинном первом встречном, и такое уж мое везение, что этим первым встречным оказался я. Пригнув голову, я приготовился встретить бурю, но, к моему удивлению, Флоренс сменила тему.

– Я ищу Гарольда, – сказала она.

– Да?

– Вы не видели его?

– А кто такой Гарольд?

– Не будьте идиотом. Гарольд Уиншип.

– А, Медяк, – сказал я, поняв, о ком речь. – Он не заплывал в мои широты. Зачем он вам? У вас что-то важное?

– Важное для меня и, надеюсь, для него. Если он не возьмется за ум, он проиграет выборы.

– Почему вы так думаете?

– Я сужу по его поведению сегодня на обеде.

– А, он водил вас обедать. Куда? Лично я обедал в закусочной, и вы представить себе не можете, какими отбросами там кормят. Но может быть, вы пошли в какой-то приличный ресторан?

– Мы были на званом обеде в ратуше, который давали бизнесмены города. Ответственнейшее мероприятие, и он произнес на нем самую слабую речь, какую мне только доводилось слышать. Умственно отсталый ребенок выступил бы лучше. Даже вы выступили бы лучше.

Ничего себе комплимент. Сравнила меня с умственно отсталым ребенком! Я, понятно, не стал расспрашивать, и она продолжила, а из ноздрей у нее вырывалось пламя:

– Бе-ме, бе-ме!

– Простите, не понял?

– Он все бекал и мекал. Я еле сдержалась, чтобы не запустить в него чайной ложкой.

На это я, конечно, мог бы возразить, что гораздо хуже, если человек «ни бе, ни ме, ни кукареку», но я чувствовал, что сейчас не время для остроумных ответов.

Вместо этого я сказал:

– Нервничал, наверно.

– Именно этим он и оправдывается. Я сказала ему, что он не имеет права нервничать.

– Значит, вы говорили с ним?

– Говорила.

– После обеда?

– Сразу же после обеда.

– Но вы снова хотите его видеть?

– Да.

– Мне пойти поискать его?

– Да, и передайте ему, что я буду его ждать в кабинете мистера Траверса. Там нам никто не помешает.

– Может быть, он сидит в павильоне у озера.

– Ну, так передайте ему, чтобы он не сидел там, а шел в кабинет, – сказала она так, словно она директор школы Арнольд Эбни, объявляющий о своем желании видеть Вустера после утреннего богослужения. Я сразу вспомнил старые времена.

Чтобы попасть в павильон, нужно пересечь как раз ту лужайку, по которой Спод грозился меня размазать, и первыми, кого я увидел, идя по ней, если не считать птиц, пчел, бабочек и другой живности, проводившей здесь свой досуг, были спящий в гамаке Л. П. Ранкл и тетя Далия, сидящая рядом на стуле. Заметив меня, она встала, подошла поближе и отвела меня в сторону, приложив палец к губам.

– Он спит, – сказала она.

Храп, доносившийся из гамака, подтверждал справедливость ее слов, и я ответил: вижу, что он спит, и какое он, добавил я, представляет собой отвратительное зрелище, и она сказала, чтобы я, ради всего святого, так не вопил. Я был несколько задет, что меня обвинила в громогласности та женщина, чей шепот звучал так, словно кто-то «зовет коров домой, придя на берег Ди» ^[29], и я сказал, что я не воплю, и она сказала: «Ну вот и не вопи».