Книга Проклятие Индигирки, страница 43 – Игорь Ковлер

– Чем нынче поят блатных? – спросил Перелыгин на улице.

– Армянским, три звезды, – с деланной важностью ответил Пугачев. – Спасибо Клешнину, приучил торговлю к хорошим манерам. Любил гульнуть со вкусом; жизнелюб, одним словом! Стиль достойной жизни внедрил в нашем захолустье, чтоб не свинел залетный народец, а после вспоминал с тоской, как жил у черта на рогах. – Пугачев посмотрел по сторонам, похлопал рукой по пакету. – Кажется, день наполняется смыслом.

– Жаль, не застал я его, – посетовал Перелыгин, – только байки слушаю.

– А чего слушать: оглянись по сторонам – это он вокруг тебя. Жилье, удобства, бассейн, телевидение, больница, гостиница, рестораны – все он. Ему, конечно, крупно подфартило с сурьмой, месторождение-то Грек на блюдечке преподнес, но он из него все, что мог, выжал.

Секретарь парткома экспедиции, лауреат Госпремии, Матвей Деляров, по прозвищу Грек, жил в отдельном коттедже на две семьи, на короткой тенистой улочке, в удобной трехкомнатной квартире, с женой и сыном четырнадцати лет, отправленными недавно в отпуск до осени. К лету Городок заметно пустел, народ шатался по стране, а кто-то – и по миру. Ключи от пустующих квартир оставляли друзьям, в них они предавались маленьким радостям и удовольствиям.

Матвей тоже собирался ехать, но отпуск пришлось отложить. Кто-то неожиданно вмешался в его судьбу, и сейчас за внешним спокойствием в нем кипела злость – он не понимал, что происходит, и злился еще сильнее. Бреясь по утрам, он видел в зеркале глупое лицо человека, который, как ни пытался, не мог осмыслить истоки странного ощущения– хотя в это и невозможно было поверить, – что кто-то выталкивает его из экспедиции.

У Делярова уже сидел Тарас Лавренюк по прозвищу Бульба. Ему недавно исполнилось тридцать шесть. Он родился в Донбассе, любил поесть, крупных женщин и без затей сообщал, что назван в честь Тараса Бульбы, а потому и не отстает от него фигурой.

– Добрели красавцы-мерзавцы! – Деляров легонько втолкнул гостей в дверь и, потирая ладони, прошелся по комнате. – Ну, наполним время содержанием – жизнь сразу потечет незаметно.

– Время преферанса в зачет жизни не идет, – растянул губы в улыбке Пугачев, доставая коньяк из пакета. – Примем чуток для разгона?

– Ты читаешь сокровенные мысли, – подмигнул Грек. – Все на кухню! Где еще может выпить русский интеллигент?

– Да мы сегодня отсюда не уйдем! – воскликнул Перелыгин, оглядывая уставленный стол.

– Все пропьем, но не совесть! – Деляров деловито уселся за стол. – Давай, Бульба, наполняй. Мне – водки, моя язва коньяк не принимает.

В Городке любили преферанс. Играли кто во что горазд, но уважающие себя игроки не признавали ничего, кроме «классики».

На столе уже лежала исполненная в «синьке» «пуля» размером с ватмановский лист. После «распасов» Матвей почти час нещадно «бомбил втемную», не давая никому играть мелкие игры. Но карта не шла никому.

– Такой непёр, – мечтательно вращая глазами за стеклами очков, заметил Лавренюк, – только накануне большой любви. Кто к ней не готов, пусть играет.

– Ишь, привыкли, – буркнул, без энтузиазма заглянув в карты, Пугачев. – Лечить вас надо от дурных привычек.

– Доктор нашелся! – Лавренюк обвел всех настороженным взглядом голубых глаз из-под узких очков, съехавших на кончик курносого носа. Его высокий лоб, над которым кудрявились короткие, светлые, рано седеющие волосы, покрылся легкой испариной, выдавая волнение. – Если что случится, похороны за ваш счет, – подбодрил он себя, стукнув по столу костяшками пальцев. – «Раз» втемную! – И повторил: – Доктор нашелся! А если мы без любви не могём?!

– Партбилет выложишь – смогёшь. – Деляров бросил карты. – Пас.

– Я тоже, – согласился Перелыгин. – Какая к черту любовь? Красивая женщина в Городке появится – за ней сразу хвост.

– А она – ну им вилять, – крутанул рукой Пугачев.

– Шутки шутками, а Сороковов не Клешнин, – недовольно поерзал Деляров. – Страшная это штука – вольности. – Он, мечтательно взглянув поверх голов, откинулся на спинку стула. – Привыкаешь быстро, а отвыкаешь, болезненно переживая муки укрощаемой плоти.

– Вас послушать, так при Клешнине вертеп какой-то был, – поднял брови Перелыгин.

– Не скажи… – Деляров щелкнул пальцами, подыскивая нужные слова. – Клешнин знал о каждом нужном ему человеке, как тот может работать и как работает. И если по его шкале все сходилось, негласно зачислял в свою команду, доверял и не мешал. А лодырей гнобил.

– Мы слов сегодня дождемся? – пробурчал Пугачев.

Лавренюк нервничал, он рисковал крайне редко, но сейчас на руках у него была, при известном везении, восьмерная игра. Взяв втемную и «сидя» на четырехкратной «бомбе», он мучительно вслушивался в себя, однако внутренний голос молчал. Не дождавшись его подсказки, в отчаянном азарте несвойственного риска он объявил восемь.

– В лесу раздавался топор дровосека, – вкрадчиво проговорил Перелыгин.

– И щепки летели, и радуга цвела, – задушевно пропел Деляров, открывая карты. Там лежали четыре козыря во главе с валетом. – Долбилин хочет без одной! Скажи спасибо, что перехвата нет.

Лавренюк некоторое время блуждал растерянным взглядом по раскрытым картам.

– Будь проклят день, когда я сел играть с врагами украинского народа! – воскликнул он, демонстрируя решительность человека, способного преодолевать неудачи.

– Может, перекусим? – Перелыгин многозначительно обвел глазами компанию. – А то партнера лишимся.

– Вам, москалям, дядьку Тараса не сломить! – Лавренюк зыркнул из-под очков, встал и, никого не дожидаясь, отправился на кухню, смешно помахивая короткими руками.

– Странная история… – Когда все уселись, нервно оглядел компанию Деляров. – На меня Яшка Ямпольский телегу в партком накатал, будто я ему какую-то бабу подкладываю.

Над столом повисла тишина. Никто толком не сообразил, как реагировать, серьезен Деляров или, по обыкновению, затевает очередную хохму. Он и был секретарем парткома, а с Ямпольским, который жил через стенку, они вместе получили Государственную премию за открытие «Сентачана».

– Если ты нас не разыгрываешь, то настоящая правда действительно страшна, хотя и увлекательна. Пожалуйста, подробности, до классической ясности, – потребовал Перелыгин.

– Представляю заголовок в твоей газете: «Парторг – сутенер», – заржал Пугачев, в его глазах играли озорные искорки. – А может, – он повернулся к Перелыгину, – «Сутенер – лауреат»! А? Матвей, склони и меня к какой-нибудь. Никому не расскажу, честное благородное!

– Хватит ржать, – подавляя улыбку, нахмурился Деляров. – Неизвестно, с кем эта настоящая правда об руку ходит. Не могу понять, где Яшке дорогу перебежал?

– А он не рехнулся, часом, на себя телеги строчить? – удивился Перелыгин. – На смех подымут.

– Ага, – тыкнул Пугачев, посматривая то на Матвея с Лавренюком, то на Перелыгина. – Ему бабу предлагают, а он в партком бежит.