Книга Лестница к звездам, страница 3 – Наталья Калинина

Однажды — дело было под Новый год — я тащилась домой из булочной. На улице было сыро и слякотно, на душе невесело. Школа всегда была для меня ярмом, учителя врагами номер один. А тут еще дома надвигались перемены — после длительного периода истинно монашеской отрешенности от всего и всех мама погрузилась в пучину физиологической любви. Я пыталась не обращать на это внимания, что, увы, не всегда удавалось. Мужские лица чередовались в нашем доме, как времена года, и я уже не старалась их запомнить. В тот день я шла бульварами, едва волоча сумку с хлебом и сахаром и собственные ноги. Домой не хотелось, больше идти было некуда. Разумеется, я всегда была желанной гостьей в доме Забелиных, но стоило мне переступить порог их квартиры, как тетя Лена выливала на мою голову бочку жалости, сдобренной недвусмысленными упреками в адрес сестры, у которой, как она была убеждена, на старости лет здорово покосилась крыша. Вдруг кто-то окликнул меня. Я резко повернулась и увидела высокого мужчину в лохматой шапке.

— Мур-Мурзик, неужели это ты? Узнала?

— Папа! — Я пришла в себя с мокрыми от слез щеками в его по-мужски жестких объятиях. — Папуля, милый, как же мне тебя не хватало! — Мои губы дрожали.

— Ну-ну, Мурзилка. Ты стала уж больно красивая и такая большая. Может, потолкуем о том о сем? — Он взял меня под руку и заглянул в глаза. — Я в двух шагах отсюда живу. Совсем один, если не считать глупого Гошки и драной Антошки. Зайдем?

Елка вспыхнула огнями, едва я успела снять в прихожей ботинки. На ее верхней ветке сидел большой белый попугай и твердил как заезженная пластинка: «С Новым годом, с Новым годом, с Новым годом…» Отец уже успел нацепить белую бороду и красный колпак. Он крутил ручку шарманки и пел «В лесу родилась елочка». Это был настоящий праздник. Увы, он запоздал лет на десять.

Потом отец угощал меня черной икрой, пирожными «картошка» и апельсинами. Надел на безымянный палец тонкое золотое колечко с жемчужиной. Целовал в ладони, волосы, шею. Мы оба забыли о таком понятии, как время. Я первая вспомнила про часы. Они показывали половину десятого. Я с ужасом подумала о маме. Еще бы: она привыкла, что я отчитываюсь перед ней за каждую потраченную лично на себя минуту.

— Мур-Мурзик, я быстро доставлю тебя домой.

— Мне так не хочется домой, папуля.

— Но что же нам придумать? Мама не согласится, чтоб ты встречала Новый год со мной.

— Да… Мне так уныло дома, папочка.

— Не преувеличивай. Вчера ты была очень веселая, позавчера тоже.

— Откуда ты знаешь? — изумилась я.

— Догадался. — Он весело мне подмигнул. — Мама такая молодая и красивая. Я рад за нее.

По его лицу трудно было определить, так ли это на самом деле: он всегда носил маску «У-меня-все-в-порядке».

— Да, но… понимаешь, она встречается с теми, кто моложе ее. Это… это как-то ненормально.

— Ты считаешь?

— Так считают все.

Я смутилась почему-то и опустила глаза.

Отец усмехнулся.

— Все… Ну да, я и забыл про такую серьезную штуку, как общественное мнение. Мурзик, а ты никогда не спрашивала себя, из людей какого рода состоит общество, которое формирует это мнение?

Я покачала головой.

— Задумайся, Мурзик. Тогда ты поймешь, что это самый средний, то есть посредственный уровень. Троечники, понимаешь? Они всегда втайне завидуют отличникам и отпетым двоечникам. Ты наблюдала?

— Да, папа. Мне многие завидуют в школе. Даже подруги.

— Я так и знал. А все потому, что ты учишься на одни пятерки. Угадал?

Я молча кивнула.

— Мама тоже особенная. Никогда не слушай, что говорят про нее троечники. Ладно?

Он уже держал в руках мою дубленку, и я послушно засунула руки в рукава.

— Я не скажу, что была у тебя.

— Думаешь, так будет лучше? — На мгновение маска спала с его лица. Под ней оказались грустно отвисшие щеки и растерянные глаза. — Мой Мур-Мурзик, ложь никогда не считалась христианской добродетелью.

— Но мне тогде не жить дома.

— Я, конечно, не подбиваю тебя на авантюру, но знай: моя квартира в любое время суток в твоем полном распоряжении. Считай, она твоя. У меня есть где бросить шинель и папаху. — Отец достал из кармана связку ключей и позвенел ими над моим левым ухом. — К счастью, в русских женщинах заложен большой запас материнской нежности.

— Ты совсем не изменился…

— Спасибо, Мурлыка. Только это не так. Может, скажем маме правду? Готов подтвердить это своим присутствием.

По пути отец купил шампанского и букет гвоздик. Он с напускной отвагой нажал на кнопку звонка. Упреки в свой адрес он сносил не просто стоически, но и с задорной легкостью. Новый год мы встретили с мамой в обнимку и в слезах. Отец ушел до боя курантов.

На следующий день мама сама предложила мне навестить отца. Увы, я знала, она делает это не из христианского милосердия, а потому, что ей нужно с кем-то потрахаться. В ту пору физиология казалась мне грязной изнанкой жизни. Сознание того, что все это существует рядом со мной, здорово омрачало праздники и мое общение с отцом.

— Так не пойдет, Мур-Мурзик, — сказал он однажды. Мы обедали в «Национале» — в тот период отец был при деньгах и каждый день водил меня в ресторан. — У тебя появился второй план. Это чрезвычайно осложняет нашу жизнь.

— Но мне противно, папа.

— Из-за того, что твоя мама счастливая? Брось, Мурлыка. На нас с тобой это не похоже.

— Знаешь, чем она сейчас занимается?

Я бы не отважилась на этот разговор, если б не выпитый бокал «Рейнского муската».

Он взял мою руку в свою и несколько раз провел указательным пальцем по моей ладони. Я вздрогнула. Это было неожиданно приятное ощущение.

— Киска-мурлыска, наша жизнь состоит из вечной борьбы плоти и духа. Иногда на какой-то непродолжительный момент наступает примирение. Оно иллюзорно, потому и драгоценно. Самое дорогое в этом мире наши иллюзии. Поняла меня?

Я неуверенно кивнула.

— Мы любим друг друга за то, что нам так хорошо вместе. Мы умеем делать друг другу приятно, верно?

— Но мы… У нас совсем другие отношения, папа.

— Мы не можем себе представить, что сейчас чувствует мама. Уверен, ей не хватает в этом мире нежности, ласки. Всегда не хватало, понимаешь?

Он отвернулся и вздохнул.

— Да, но…

— Никаких «но». — Отец поднял свой бокал. — За любовь безо всяких «но». Поехали.

К весне я переселилась в его квартиру. Мама не возражала, а я к тому времени уже не осуждала ее.

Одиночество пришлось мне по душе, тем более что оба родителя то и дело подкидывали деньжат. Отец оставил мне несколько телефонов, по которым его можно было застать. Трубку всегда брали молодые женщины.