Книга Молчание сфинкса, страница 28 – Татьяна Степанова

Они ждали.

— Да вы сядьте, что же вы стоите? — Марина Ткач указала на диван и кресла, достала из сумки пачку сигарет, зажигалку, закурила. — А можно нам узнать, есть какие-нибудь новости по убийству?

— Мы проводим оперативно-разыскные мероприятия, — отчеканил Кулешов. — Долорес Дмитриевна, будьте ласковы, поторопите сынка. У нас время ограничено.

— Валя, спускайся вниз, тебя ждут! — снова позвала Журавлева.

Они подождали еще — никакой реакции.

— Пойду посмотрю, где он. Может, на улицу вышел? — Журавлева направилась в холл, поднялась по лестнице на второй этаж. Почти сразу же сверху донеслись ее изумленные растерянные возгласы.

— Что там еще такое? Почему он не идет? — Марина Ткач прислушалась. — Ругаются они, что ли?

— Что — парень с характером? — спросил Никита.

— А, — Марина изящно и презрительно махнула рукой, — бросьте. Какой характер может быть у мальчишки, маменькиного сынка?

—А этот, Изумрудов, где? — недовольно спросил Кулешов.

Марина Ткач затянулась сигаретой.

— У вас что, вопросы к ним в связи с убийством? — спросила она.

— Да, почти, — ответил Никита: у красотки-блондинки сейчас было такое загадочное лицо, что стало ясно — интересуется она неспроста.

— Тогда я бы на вашем месте повнимательнее пригляделась именно к Изумрудову, — сказала Ткач.

— Вы его в чем-то подозреваете? — спросил Никита.

— Нет, что вы. Не подумайте плохого. Просто… это тип не совсем то, чем старается казаться.

— Как это понять? — спросил Кулешов. Но тут наверху снова послышался раздраженный голос Долорес Дмитриевны. Колосов поднялся, покинув гостиную, быстро вбежал наверх по лестнице, и попал в коридор, застеленный бежевым ковролином. По стенам — панели «под дуб», двери тоже темного дерева, как в хороших европейских отелях. Шум сильной струи я крана и урчанье бачка унитаза…

Долорес Дмитриевна, растерянная и красная, стояла перед закрытой дверью в самом конце коридора.

— Валя, пожалуйста, поскорее, неудобно, — она увидела Колосова и совсем смутилась. — Он сейчас; Он в туалете. Маленькая оказия приключилась — расстройство желудка.

Никита смотрел на закрытую дверь.

— Он с утра неважно себя чувствовал. Наверное, съел что-нибудь, — Долорес Дмитриевна развела руками.

За дверью снова Ниагарой низверглась вода в унитаз. Колосов вернулся в гостиную. Валю Журавлева с его расстроившимся желудком они прождали еще четверть часа. Наконец мать привела его. Колосов увидел бледного парня довольно ординарной внешности. Вид у него был, прямо скажем, неважнецкий.

— Тебе плохо, сынок? — обеспокоенно спросила Долорес Дмитриевна.

— Меня тошнит и живот схватывает, — Валентин Журавлев страдальчески сморщился. — А вы из милиции? Ко мне? А почему ко мне?

— Потому что у нас к вам есть вопросы, — сказал Никита, внимательно его изучая. — Вам девятнадцать исполнилось?

— Да, в мае.

— Извините, сын ваш давно уже совершеннолетний, и мы бы хотели поговорить с ним наедине, — Никита обернулся к Журавлевой.

Марина Ткач, захватив сигареты, тухлее вышла. Журавлева помешкала, но затем тоже покинула гостиную и прикрыла за собой дверь.

— Что с животом-то, а? — спросил Колосов, когда они остались одни.

— Не знаю. Болит.

— Не приступ ли медвежьей болезни, часом?

— Чего? — Валентин Журавлев вскинул голову.

— Милиция на порог, а ты со страха в клозет?

— Почему со страха? Чего это мне вас бояться? С какой стати?

— Ну это уж тебе виднее, с какой стати, — Колосов смотрел на парня. Да, пожалуй, эта Марина права: типичнейший маменькин сынок. На такого и давить не надо — сразу поплывет, если что.

— Я ничего не сделал, чтобы мне вас бояться, — сказал Журавлев. — А с желудком у меня вообще с детства проблемы. Несварение бывает. Спросите у матери.

— Ты священника из церкви в Воздвиженском когда видел в последний раз? — Никита решил переходить к сути дела.

— Священника? Которого убили — отца Дмитрия?

— Да, которого убили. Так когда?

— Он на той неделе к нам сюда приезжал. Патрон… то есть Салтыков, его приглашал. Тогда и видел.

— А еще когда? В четверг, в день убийства, ты днем отцу Дмитрию приходил?

— Я? Днем? Никуда я не ходил.

— Тебя свидетели видели, Валя.

— Меня? Какие свидетели?

— Какие надо, такие и видели, — парировал Кулешов. — Чего ты там делал, у отца Дмитрия?

— Да не был я у него! И в церкви не был, — Журавлев посмотрел в глаза Колосову и вдруг согнулся, приложи руку к животу. — Вот черт, опять… Не был я там. Я дома был, здесь. У матери спросите.

— Ну мать, Валя, что хочешь скажет ради тебя, на то она и мать тебе, — Никита вздохнул. — Значит, категорически отрицаешь, что приходил к отцу Дмитрию в четверг примерно около часа дня и шел с ним до автобусной остановки?

— Да не ходил никуда. Эти ваши свидетели лгут и ошибаются. Вы их давайте сюда. Чего они вас в заблуждение вводят? Давайте их сюда, я их сам спрошу, когда это они меня видели? Где?

Колосов усмехнулся.

— Ну ладно, не разоряйся так, — сказал он примиритеяьно. — Не был — разберемся. Ты мне тогда вот скажи…

— Ой, подождите, не могу, — Журавлёв схватился живот. — Я сейчас!

Он вылетел из гостиной как пушечное ядро — и наверх по лестнице!

—Что, что здесь такое? — в гостиной тут же очутился Долорес Дмитриевна.

— Ничего страшного. Снова расстройство желудка, — ответил Никита. — Беречься ему надо. Особенно в таком нежном возрасте. В армию вот забреют — не очень-то вот так с расстройством побегаешь из строя.

— Ох, не говорите мне про армию. У него отсрочка.

— Тогда у меня другой вопрос: припомните, днем в четверг где находился ваш сын?

— Валя? В четверг? А где он мог находиться? Здесь, конечно, в Лесном. Это вы про день убийства спрашиваете, — очки Долорес Дмитриевны гневно сверкнули. — Понятно. Вот оно, значит, как. Где мальчик находился… Дома он находился. Мы все были тут. Вечером поздно видели, как туда-сюда милиция ваша ездила. А что толку, что вы ездили? Поздно было уже ездить-то. Вы вот, уважаемый, — она обернулась к. Кулешову, — вы ведь начальник тут. Так что же сотрудники ваши так скверно работают? Убили настоятеля храма, уважаемого, пожилого человека, а вы… Вы палец о палец не ударили, чтобы нас здесь как-то защитить! Мы тут одни в музейном комплексе — хоть кто-то из ваших сотрудников поинтересовался, как мы тут, что? По вечерам темень, хоть глаз выколи! Фонарей и в помине нет, дороги не освещаются. С автобуса идешь в темноте, со станции идешь тоже в темноте. Милиции вообще нет нигде. Я, например, с мая тут живу, а кроме вас, никого не видела!