Книга Темный инстинкт, страница 48 – Татьяна Степанова

— Ты же знаешь вердикт эксперта: налицо лишь незначительные гормональные изменения, — усмехнулся Кравченко. — Все его при нем. Так что не клевещи на покойника.

— Не знаю я ничего! Но если уж выбирать между Корсаковым и этим, этим.., то…

— А что, если она Шипова за талант выбрала? За голос? «Она его за муки полюбила, он ее — за состраданье к ним».

— И эти кровоподтеки еще, — Мещерский хмурился. — Что за чушь? Наверняка какая-нибудь ошибка в заключении! Поэтому прокурорша и сомневается, требует повторного исследования. Ну кто, скажи ты мне, здесь мог Шипова излупить?

— А не допускаешь, что между мужем и любовником как раз и произошло выяснение отношений?

Мещерский фыркнул:

— Мы же их тогда видели на корте, вместе. И все было в рамках приличия. И брат Шипова с Корсаковым нормально себя ведет — не то что с другими. Если бы между Сопрано и Корсаковым вспыхнула драка, неужели его брат не вмешался бы?

— Ты сказал: странный этот дом. — Кравченко, щурясь, смотрел на воду. — Полный загадок и тайн, как Шильонский замок. Считай, ты этим ответил на все свои вопросы. Здесь, по-моему, все не как у людей. Я это усек сразу же, как только кастратов услыхал.

— Да уймись ты с этими кастратами! Дались они тебе, — Мещерский вдруг густо покраснел. — Забудь теперь про них.

— Ну, отчего же, — Кравченко все щурился. — Почему Шипов сам, в присутствии своей жены, так часто возвращался к этому словечку? Что за тяга такая, а?

— Ну, его же сравнивали с этим, как его.., с Луиджи Маркези. Критики сравнивали.

— Вот то-то и оно. Понравилось бы тебе, например, если бы тебя сравнивали хоть и с талантливым, но все же с…

— Я не певец, — быстро отрезал Мещерский.

— Не понравилось бы? А он, бедняга, видимо, смирился с такими комплиментами двусмысленными. И терпел.

И даже храбрился. Но переживал.

— Ой, да ладно тебе. Психолог еще выискался-, — Мещерский поморщился. — Сам же твердишь: без домыслов, разбираем одни голые факты. А главный факт в том, что почти у каждого из этих домочадцев находится мощный побудительный стимул убрать Сопрано с глаз долой.

— И у его брата тоже?

Мещерский умолк.

— Ладно, Серега. Не будем пока разбрасываться. Поглядим, как дальше карты лягут. А пока… Корсаковым я сам бы с удовольствием занялся, но не буду. На него уже иной охотник зубы точит.

— Значит, это его ты сдашь Сидорову в качестве первого фигуранта?

— Сдают только Плохиши Кибальчишей, а я тихо капну, подложу джазмену нашему подлянку. Сейчас он самая подходящая кандидатура. А вдруг повезет? Эти в розыске наедут на него по-своему, он и треснет как ночная ваза.

— Что-то вы больно окрылились, Вадим Андреич.

— Ну хоть какая-то возможность появилась слегка отравить им тут сложную духовную жизнь. То, что эта жизнь сложная, ты хоть понял, старик?

— Я-то понял, — Мещерский усмехнулся. — Я вот о чем все думаю: они такие разные — Корсаков и Шипов.

Почему ей такие разные понравились?

— У них одна общая особенность, Серега.

— Молодость? Думаешь, только это стало причиной?

— А разве тебе всегда одинаковые кукленочки нравятся?

— Не будем сейчас говорить обо мне. Ты знаешь, кто мне нравится.

Они снова помолчали. Потом Кравченко благодушно заметил:

— Корсаков Депардье напоминает молодого. Этакий першерон. И еще кого-то, только я никак не могу вспомнить… А может, она, звезда наша, разнообразие видов любит? Может, ее именно такая разница и привлекает: муж, совершенно непохожий на любовника.

— Был.

— Да, был. Потом сплыл. Я потом фото ее прежних благоверных погляжу. Впрочем, они ведь старики против этих юнцов. А вообще-то.., это у нее самой надо спрашивать.

— Рискни — спроси, — Мещерский насмешливо покосился на приятеля.

— Рисковать надо с пользой, — Кравченко отечески потрепал его по плечу. — Знаешь главное правило телохранителя? «Не травмируй клиента». Запомни его. Рискует и напролом сквозь колючки пусть господин Сидоров прет.

У него работа такая — людей пугать. А мы поглядим, что из всего этого получится.

Вечером после ужина Кравченко связался по радиотелефону с Сидоровым. И по-видимому, действительно попал в лесную школу, потому что трубку взяла сначала Наталья Алексеевна. Говорили они с опером долго — оба понимали друг друга с полуслова. Мещерский с неодобрением наблюдал за приятелем.

— Господи, где мы живем? — вздохнул он скорбно. — Сотрудник уголовного розыска ночует в сумасшедшем доме!

Ведь это кому рассказать!

— А если у него квартиры нет? Поразводись-ка, погляжу, что от твоих апартаментов останется.

— Он за Корсаковым сам, что ли, приедет? Как за нами?

— Сам, лично. Завтра. У него методика такая — верная методика. Ему и Звереву привезет официальные повестки.

— В прокуратуру?

— Нет. Сказал, что и допрашивать тоже сам будет.

— Допрашивает следователь, Вадя.

— Это его, сидоровские, дела: может, ему прокурорша поручение отпишет — допросить такого-то с пристрастием. Наверняка так и будет. Насчет пристрастия — шутка, не бледней, не изменяйся в лице. А может, он и собственную инициативу проявляет. Словом, разберемся. Жаль, мы при этом цирке бесплатном присутствовать не будем.

— Тебе все — забава. А зачем он Зверева вызывает? — удивился Мещерский. — Я думал, вторым на очереди будет брат Шипова. Это по логике вещей: они же вместе на озеро собрались, втроем.

— Это по твоей логике. А у Сидорова логика своя. Жоржик — брат убитого. Его по делу потерпевшим признавать можно, если жена, конечно, не в счет. И потом, он вроде и ни при чем пока: мотива-то нет. А фактически он единственными, кто в огромнейшем проигрыше сейчас: со смертью брата он в этом деле — никто. И надеяться вроде ему не на что. Только если…

— Что «только если»?

— Да ничего. Смутные мысли меня одолевают, — промурлыкал Кравченко. — Смутные и грустные. Все что-то вертится, вертится, как колесики часового механизма.

И столько всяких комбинаций напрашивается. А ты ни черта не понимаешь в этой хитрой схеме. Только ждешь, когда вся эта механика жахнет и разнесет тебя ко всей Парижской Богоматери. Ах как славно, например, было бы, если сегодня ночью задержали дурачка Пустовалова и он бы во всем признался, а? Веру я в людей теряю, Серега, вот что обидно. Улыбаются, музыку тебе преподносят, арии поют, оперы там, европейский шик-блеск. А потом чик — бритвой по горлышку и в колодец.

— И с колодцем этим все как-то чудно, — Мещерский потер лицо ладонью. — Ты либо все мне путано изложил, либо…