Книга Темный инстинкт, страница 57 – Татьяна Степанова

— Они мне ничего такого не докладывали.

— А, слушай, брось. Не докладывали — Она потрепала его по колену. — А твои-то мозги на что? Или у тебя их тоже нет? Не верю. Ты умный, Вадюля. Ты тоже так думаешь. И милиция… Психа какого-то они ищут — смех да и только! А зачем тогда Гришу забрали? Он же ее брат. Теперь и ежу ясно. — Она стукнула кулачком по дивану. — Да как они смеют его в такой подлости подозревать?!

— Ну, если на то пошло, они и Корсакова забрали.

— Димон загремел за компанию, потому что он с ней спал, — Алиса махнула рукой. — Дурачок наивный. Влюбился — тоже мне, второй недозрелый Сорди. Она с ним бедному Генриху рога наставляла. Мы все еще удивлялись: взять себе в кровать такого тюленя!

— С кем это вы удивлялись?

— Да все — Майка, тетя Шура. Ну, висла б на своем Агахаше. Этот хоть целый гарем перетрахает — не устанет.

Да, да, а ты и не знал? Агахаша-шейх такой у нас любвеобильный. — Она снова захихикала. — Дома-то, естественно, тихоня деловой, а на воле… Как-то раз в Амстердаме пошли мы в ночной клубешник: я, один мой приятель, Пит с проституткой и он с… Ладно, потом расскажу тебе про шейха, а то ты что-то оживился, смотрю.

— Корсаков, по-моему, тоже впечатление скромника не производит, — быстро заметил Кравченко.

— Зануда он страшная. А сейчас и совсем у него мозги съехали. Только в одном я его уважаю: Марину-то ведь он первый бросил. Сделал ручкой и addio!

— Отчего же у него мозги съехали? — Кравченко слушал все внимательнее.

— Если бы на твоих глазах твою жену с ребенком в лепешку расплющили, у тебя что, все бы дома остались? — Она вздохнула, и Кравченко снова почувствовал запах алкоголя.

— Жену с ребенком? Значит… Корсаков женился, и поэтому они с Мариной Ивановной расстались?

— Ну да! Я когда узнала — хохотала, чуть не лопнула:

Марина-то его и на Антильские острова таскала, и машину ему подарила, и по ресторанам, и в Ниццу.

А он взял и наплевал: в девчонку втюрился. Да я ее знала — скрипачка одна, Наташка Краснова. Она в Московском симфоническом оркестре играла. Так, ничего особенного, и музыкант посредственный. Оркестровочка и только. А он, Димка, прямо на руках ее носил. Она быстренько от него подзалетела. Между прочим, они в Италии познакомились: он у нас жил, а она… Ее оркестр на гастроли приехал, и Марина решила им воспользоваться: задумала на радио вместе с ним записать «Орлеанскую деву».

Ну а Димка как про ребенка-то узнал, взял и записал себе в паспорт кое-что прямо в консульстве. Машину загнал, деньги у него появились, они с Наташкой и махнули домой сразу после гастролей. Потом ребенок у них родился, все хорошо шло. А потом.., она вместе с ребенком ехала Димку в аэропорт встречать — он снова в своем джазе деньги начал заколачивать для семьи. И попала в аварию.

А он ехал мимо из Шереметьева и увидел их там.., прямо на дороге. Ну и… С тех пор даже на фотографии их глядеть не может. Слышали, он все время «Шехеразаду» на кассете крутит?

— Да, он музыку все время какую-то ставит.

— «Шехеразада» в исполнении Московского симфонического. Всегда одна и та же запись. Там соло на скрипке на тему Шехеразады его жена играет. Только так он Наташку и вспоминает, а на фотографии смотреть не может.

Это что, нормальный человек, по-вашему?

Кравченко не отвечал. Новлянская оттолкнулась от земли и медленно закачалась на своем диване.

— Конечно, пережить такое — никакого здоровья не хватит. Марина жалеет его, не пригласи — он сопьется или еще чего хуже. С него теперь станется. Хотя сейчас Димка вроде бы отошел немного. Год он вообще никого видеть не хотел. Она, когда узнала, сочувствовала, звонила ему, так, уже по-дружески, но он к нам не ездил. Тоска грызла, да и стыдно, наверное, было. А вот сейчас вроде бы ожил немножко. Вы не смотрите, что он там смеется, или улыбается, или еще что, — это у него маска такая. Когда его не видят, или ему кажется, что не видят, он совсем другой.

— А вы-то откуда знаете, Алисочка? — Кравченко отметил, как незаметно они перескакивают с «ты» на «вы» — и все с ее подачи.

— А я подглядывать за всеми люблю. — Новлянская снова оттолкнулась носком туфельки от земли. — И многое замечаю. Вот Димочку преспокойно можно заподозрить, что он кастрата мог прикончить — с больной-то головы. Так и скажите своему приятелю в милиции. Он способен, потому что тронутый. А Гришу… Григория Ивановича пусть не смеют подозревать! Он ни в чем не виноват. Он честнейший человек, рыцарь.

— Шипов никогда не был тем, кем вы его упорно зовете, Алиса Станиславовна, — Кравченко нагнулся и поднял бокал с травы. — Зачем вы так, а?

Она зло усмехнулась.

— Ненавижу его. Даже сейчас ненавижу. Щенок. Он всему причина. Он! Мы так жили, так чудесно жили все вместе. Марина была такая… — она закусила губу. — Мы были все одно целое, одна семья. А стоило появиться этому заморышу…

— Но ведь сначала появился Корсаков. А к Корсакову вы ведь так свою мачеху не ревнуете. Почему?

Она вздрогнула, точно ее хлестнули, и вдруг покраснела.

— Что вы.., что ты еще плетешь? Кого это я ревную?

— Марина Ивановна вырастила вас с Петром. Признайтесь, вы очень любили ee!

— Я любила своего отца.

— А мачеху?

Щеки Новлянской залились краской еще гуще.

— Знаете, Алиса, — Кравченко провел пальцем по ее волосам. — Вы, если вас невзначай в милицию или в прокуратуру пригласят, не кричите там на всех углах, что вы убитого ненавидели.

— Они не посмеют меня ни в чем таком подозревать!

— Почему же?

— Потому что подозревать не в чем. — Она дерзко улыбнулась. — Так вы скажете своему милиционеру, что Димка — тронутый?

— А вы сами ему это сказать не желаете?

— Она же не мне — вам деньги платит, чтобы вы нашли ей того, кто зарезал кастрата.

— Он был не кастрат! И мне деньги не за доносы платят.

— А вы все же постарайтесь, проявите усердие. — Алиса легко поднялась на ноги. — А то я шепну Марине, что вы не желаете исполнять свои прямые обязанности. Да еще вон в постель меня пытаетесь затащить. Детектив!

Кравченко чуть не послал ее, но сдержался. Смотрел, как она идет к дому. И вдруг она круто повернула назад.

— Вадим, вы что.., обиделись на меня?

Он встал — дама все же, нельзя быть невежливой скотиной.

— Обиделся, да? — Она виновато заглянула ему в лицо. — Ну, прости. Я не хотела, просто болтнула по глупости. У меня всегда так. Пит на меня постоянно орет, и Майка тоже. Язык мой — враг мой. А потому что хочется сказать правду, а получается, словно я со всеми намеренно собачусь.

Кравченко снова увидел ее пробор, полный перхоти, захотелось отпихнуть ее от себя и…