Книга Соль и пламя. Вестница, страница 43 – Татьяна Зингер

– Парадная зала.

Или:

– Тут хозяйская дочь жила.

А потом мы подошли к библиотеке.

– Можно внутрь? – Мой голос трепетал.

Служанка безразлично повела плечами, но дверь отворила.

И я онемела от обилия стеллажей, полок, книг, канделябров с горящими свечами и запаха знаний. Вот бы тронуть эти страницы, вычитать в них особое содержание. Переплести буквы.

– Даже не думай, – оборвала немой восторг Алика. – Если ты что-нибудь стянешь отсюда, тебя вздернут.

– Не собираюсь ничего воровать, – оскорбилась я. – Я люблю читать.

– А ты умеешь? – не поверила служанка. – Ой, да брось! – заржала она, когда я кивнула. – Я вот тружусь у благородной особы, а кроме десятка слов и не знаю ничегошеньки. А ты читаешь?

Лучше промолчу, хотя подмывало взять первую попавшуюся книгу и доказать этой надменной особе, что я не хуже, что всему обучилась сама.

Но незачем. Какая разница, умею я читать или набиваю себе цену в глазах служанки? Пусть та считает так, как хочет.

Кинув на библиотеку прощальный взгляд, я поплелась за Аликой дальше по коридору.

– Здеся лежит хозяйский сын, – палец служанки показал на дверь по правую стену, – а вот тут твой друг.

Я хотела войти, но едва приоткрыла дверь, как услышала Леневру.

– Напомните, где вы родились?

– Я из Затопленного города, – пустым голосом ответил Иттан.

Я, сама не понимая почему, остановилась и шикнула на Алику, которая попыталась дернуть за ручку. Та от недоумения замолчала и тоже прислушалась.

– Я благодарна вам за спасение сына. – Впрочем, особой благодарности в тоне не звучало. – Что вы хотите в оплату ваших услуг?

Иттан не колебался.

– Ну а что может хотеть человек моего достатка? Конечно же, денег.

– Я заплачу сполна, – пообещала Леневра и отворила дверь, едва не припечатав той подслушивающую меня. – Прошу прощения, – хмыкнула она, а я пристыженно покраснела.

– Это она сама… я просила остаться, а она… – затараторила Алика.

Я шагнула внутрь комнаты. Иттан лежал на громадной кровати, застланной простынями цвета молодой травы. Его глаза смотрели в потолок, но когда я сделала боязливый шажок вперед, мужчина отреагировал улыбкой:

– Ну как тебе здешний прием?

– Ты меня видишь?! – обрадовалась я.

И столкнулась с абсолютно слепым взглядом.

– Я помню звук твоих шагов, – сказал Иттан, вздыхая. – Получи у Леневры Рене деньги, и можем идти.

– Почему ты не сказал ей…

– Что я граф? – Иттан прикрыл веки; ресницы тенью упали на изнеможенное лицо. – Я расскажу тебе позже, но, поверь, теперь я – никто.

Кольнуло в сердце. Я упала на краешек кровати и, чтобы смести прочь печаль и тревогу, долго сидела рядом с Иттаном, рассказывая ему, насколько велик дом.

– А книги! – глотала окончания от восторга. – Их столько! Десятки! Нет, сотни! Нет, что больше сотен?

– Тысячи, – подсказал Иттан, поглаживая мое запястье.

– Да-да, тысячи! А еще я ела пирожное. Оно такое… невкусное, – призналась и тяжко выдохнула. – Я-то ожидала, что оно будет очень сладкое, а оно почти безвкусное.

Иттан рассмеялся.

– Зачастую в этой части города ожидания не соответствуют действительности.

Тут в дверях показалась Алика.

– Хозяйка зовет, – выплюнула она.

Судя по тому, как служанка пыхтела, пока вела меня обратно в гостиную, ей досталось за самовольную прогулку.

Леневра вручила мне мешочек, набитый монетами, и сообщила – впрочем, не сильно-то гостеприимно, – что мы с Иттаном желанные гости в доме рода Рене. После она удалилась по – конечно же – неотложным делам.

Я постеснялась пересчитывать монеты в присутствии хозяйки дома, а потому просто привязала мешочек на ремень брюк.

А когда передала слова Иттану, тот покачал головой:

– Нежеланные. Скажи-ка, тебе есть куда идти?

– Ну да. – Я взвешивала на ладошке мешочек, пытаясь определить, сколько внутри.

– Тогда выходим немедленно. – Он тяжело поднялся, нащупал мою руку.

Проститься с Рейком не удалось – тот спал под действием какого-то лекарственного снадобья. Потому вскоре мы стояли за воротами. Запах миндальных пирожных и книжной пыли таял под ветрами верхнего города. Вечерело, и звездная ночь расстилалась над столицей.

– И куда дальше? – Я растерянно огляделась.

– Куда угодно. Главное – не оставляй меня.

* * *

– И все-таки почему ты не рассказал о себе? Почему не попросил связаться с родителями?

Высоченные дома и каменные ограды верхнего города затерялись за очередным поворотом, и наша неприметная парочка (мало ли бродяг околачивается в Янге) перебралась во владения средней – принадлежащей лавочникам и многочисленным конторам – части столицы. Ставни позакрывали, на двери навесили тяжелые замки. Рыночную площадь на ночь перекрывала стража. Но я и не стремилась пойти у всех на виду. Выбирала самые неприметные улочки и щели.

– Для родителей я перестал существовать в тот миг, когда гарнизон пал, – ответил Иттан. – Пойми, мой отец – не обычный вояка, он лучший из лучших. Солдаты слагают легенды о его подвигах. Король лично вручал ему награды. А тут я…

Он замолчал, но я не стала выпрашивать подробности; чувствовала – сам расскажет. Душу вообще сложно обнажать перед кем-то, будь он чужаком или своим, и нельзя требовать выпотрошить ее побыстрее.

– Командующий должен сражаться и погибнуть за свой отряд на поле боя, но я струсил, предпочел сбежать, – резанул Иттан. – Для моего отца это непростительное преступление. Я должен был умереть со всеми, вот в чем дело.

– Но ты не умер. – Я погладила ладонь Иттана, будто уверяя себя: он жив, он настоящий. Он не исчезнет, как магический шарик света, зовущийся «светлячком». – Твои родители примут тебя.

– Возможно. – В голосе появилось отрешение. – Но важны не только родители. От общественного мнения никуда не деться, нет. Только не в столице. Дезертирство – это отпечаток на всей карьере, на всей жизни. Дезертиру не найти приличной работы. Ни одна женщина из высшего света не согласится стать его женой. – Иттан дернул плечом. – Да и бес с ней, с женщиной. Но клеймо это не смыть ничем, кроме смерти. Едва я переступлю порог дома, набегут газетчики. Люди, некогда звавшиеся друзьями, начнут обходить меня стороной. Не только меня, но и мать, и отца. Зачем жить в вечном угнетении, если можно просто признать: Иттан Берк мертв. Я кто угодно другой. И я живой.

Несправедливо. Ведь он не сделал ничего плохого. Не он убил коменданта, не он пустил подводников, не он вымаливал пощаду, пока те крушили все подряд. Он просто спасся. И потому должен пострадать?