Книга Палач любви и другие психотерапевтические истории, страница 74 – Ирвин Д. Ялом

– А связь между сексом и депрессией?

– Я шел к этому…

Осторожнее, подумал я. Начинает проявляться мое нетерпение. Ясно, что он собирается излагать все именно так, как удобно ему, а не мне. Ради Христа, прекрати подталкивать его!

– Ну, в это трудно поверить, но за последние двенадцать месяцев мое настроение полностью зависит от секса. Если у меня хороший секс с женой, мир кажется светлым. Если нет – бах! Депрессия и головные боли!

– Расскажите мне о своих депрессиях. На что они похожи?

– Как обычная депрессия. Я подавлен.

– Расскажите об этом побольше.

– Что сказать? Все выглядит черным.

– О чем вы думаете во время депрессий?

– Ни о чем. В этом-то и проблема. Разве это не признак депрессии?

– Иногда, когда человек в депрессии, у него в голове крутятся определенные мысли.

– Я занимаюсь самобичеванием.

– Как?

– Я начинаю чувствовать, что всегда буду терпеть неудачи в сексе, что моя жизнь как мужчины закончилась. Когда начинается депрессия, я жду, что в течение двадцати четырех часов начнется мигрень. Другие доктора говорили мне, что я попал в порочный круг. Давайте посмотрим, как он работает: когда я в депрессии, я становлюсь импотентом, а потом из-за своей импотенции становлюсь еще более подавленным. Вот так. Но понимание не может это остановить, не может разорвать порочный круг.

– Что может прекратить его?

– Вы можете подумать, что спустя шесть месяцев я должен знать ответ. Я довольно наблюдателен, всегда был таким. За это хорошему бухгалтеру и платят. Но я не уверен. Иногда у меня удачный секс, и все снова хорошо. Почему в этот день, а не в другой? Я не имею понятия.

Так и прошел наш час. Объяснения Марвина были точными, но скудными и довольно спорными, наполненными клише, вопросами и комментариями других врачей. Он целиком оставался в рамках клинического описания. Хотя он говорил о подробностях своей сексуальной жизни, он не выказывал при этом ни смущения, ни стыда, ни каких-либо более глубоких чувств.

Один раз я попытался прорваться через наигранное добродушие «рубахи-парня»:

– Марвин, вам, должно быть, нелегко говорить с незнакомым человеком об интимных аспектах своей жизни. Вы упомянули, что раньше никогда не разговаривали с психиатром.

– Дело не в интимности, а в психиатрии – я не верю в психиатров.

– Вы не верите в наше существование? – неуклюжая попытка пошутить, но Марвин не заметил иронии.

– Нет-нет, не в этом дело. Просто я им не доверяю. И моя жена Филлис тоже. Мы знакомы с двумя супружескими парами, которые консультировались у психиатров по поводу своих семейных проблем. Обе закончили в суде делом о разводе. Вы не можете упрекать меня из-за того, что я насторожен, не так ли?

К концу часа я был пока неспособен дать рекомендацию и назначил еще одну консультацию. Мы пожали друг другу руки, и, когда он покидал мой кабинет, я осознал, что рад его уходу. И сожалею, что придется еще раз с ним увидеться.

Марвин меня раздражал. Но почему? Из-за его поверхностности, подколок, того, как он качал пальцем и панибратского тона? Или из-за его намека на судебное разбирательство со своим неврологом – и попытки втянуть меня в это? Или потому, что он управлял сессией? Он навязал мне весь ход встречи: сначала этим идиотским вопросом об очках, а затем своей решимостью всучить мне его схему, хотел я этого или нет. Я бы с удовольствием разорвал ее в клочья и наслаждался каждой минутой этого действия.

Но почему столь сильное раздражение? Ну да, Марвин нарушил обычный ход сессии. Ну и что? Он напрямик и весьма точно, как только мог, сказал мне, что его беспокоит. Он работал очень хорошо, если учитывать его отношение к психиатрии. В конце концов, его схема была полезна. Будь это моя идея, я был бы ею доволен. Может быть, проблема была не в нем, а во мне? Неужели я стал таким неповоротливым и старым? Так застыл, так врос в привычную колею, что если первая встреча идет не совсем так, как мне хотелось бы, я становлюсь раздражительным и топаю ногами?

По дороге домой в тот вечер я продолжал думать о двух Марвинах: Марвине-человеке и Марвине-идее. Марвин из плоти и крови был неинтересен и раздражал меня. Но Марвин как проект был интригующим. Подумайте об этой необычной истории: первый раз в жизни устойчивый, даже скучный, совершенно здоровый до этого шестидесятичетырехлетний мужчина, который сорок один год занимается сексом с одной и той же женщиной, внезапно становится обостренно чувствителен к своим сексуальным успехам. Его самочувствие превращается в заложника его сексуальной деятельности. Это явление серьезно (его мигрени крайне негативно влияют на его жизнь), неожиданно (до этого секс не создавал никаких необычных проблем) и внезапно (проявилось в полную силу ровно шесть месяцев назад). Шесть месяцев назад! Очевидно, ключ лежит здесь, и я начал вторую сессию с изучения событий, случившихся полгода назад. Какие изменения в жизни произошли тогда?

– Ничего существенного, – сказал Марвин.

– Невозможно, – настаивал я и продолжил в разных формах задавать тот же самый вопрос. Наконец я узнал, что шесть месяцев назад Марвин принял решение уйти на пенсию и продать свою бухгалтерскую фирму. Информация добывалась медленно, не потому, что он не хотел рассказывать мне о выходе на пенсию, а потому, что он не придавал этому событию большого значения.

Я думал по-другому. Вехи человеческой жизни всегда значительны, и немногие могут сравниться по важности с выходом на пенсию. Как может быть, чтобы пенсия не вызывала глубоких чувств по поводу жизненного пути, проходящей жизни, всего жизненного замысла и его значения? Для тех, кто заглядывает в себя, уход на пенсию – это время обзора всей жизни, подведения жизненных итогов, время усиливающегося осознания своей конечности и приближения смерти.

Но не для Марвина.

– Проблемы с пенсией? Вы, должно быть, смеетесь. Я для этого и работал – так что теперь могу уйти на пенсию.

– Вы будете скучать по чему-нибудь, связанному с работой?

– Только по головной боли. И я догадываюсь, что вы можете об этом сказать – что я нашел способ взять ее с собой! Я имею в виду мигрень. – Марвин ухмыльнулся, довольный удачной шуткой. – Серьезно, за эти годы работа мне наскучила и опостылела. По чему, как вы думаете, мне скучать – по новым бланкам налоговых деклараций?

– Иногда выход на пенсию пробуждает важные чувства, поскольку это серьезная жизненная веха. Она напоминает нам, что жизнь проходит. Как долго вы работали? Сорок пять лет? А теперь вы внезапно прекратите и перейдете на новую стадию. Когда я уйду на пенсию, думаю, что яснее, чем когда-либо, осознаю, что жизнь имеет начало и конец, что я медленно двигаюсь от одной точки к другой и теперь приближаюсь к концу.

– Моя работа связана с деньгами. Таковы правила игры. В действительности пенсия означает только одно: что я заработал достаточно денег и мне не нужно зарабатывать больше. В чем проблема? Я могу жить на проценты и ни в чем не нуждаться.