Книга Сегодня – позавчера. Испытание огнем, страница 89 – Виталий Храмов

Вот и нас с Громозекой они сейчас незаметно, но эффектно оттёрли от желающих непременно лично мне выразить глубину разных чувств и совместного распития разносортных спиртных напитков, кто какие смог добыть. Исключение составил лишь Катуков, теперь генерал-майор. И рука на перевязи. Он пригласил меня в гости. Громозека кивнул одними глазами. Решили ехать на нашем «газике». Громозека сам сел за руль.

Пока ехали, Катуков, категорически отвергнув моё к нему обращение по имени-отчеству, «просто Миша», всё выспрашивал о машинах.

– Мехкорпус будешь формировать?

– Уже знаешь? А, догадался. Я заметил, что ты догадливый. Я тебя здесь ещё в первый день приметил, присматривался. Я уже написал докладную, что непременно желаю иметь весь набор твоих машин в своей механизированной дивизии. А они мне лёгкие танки суют. Ну, какой в них прок? А в качестве тягачей какие машины лучше использовать?

– Мы принципиально всю линейку боевых машин поддержки оснастили задним крюком. Так что любые. И пушку отволочь, и грузовик из грязи вытянуть. И друг друга дёрнуть. Война – она же непредсказуемая. Сегодня ты волочёшь, завтра тебя. А «Кирасир» может стать тягачом орудия до четырех тонн весом. Расчёт разместится в бронированном отделении.

Так и проговорили с полчаса. Даже когда приехали на место. Но Громозека стал красноречиво покашливать, Михаил всё понял, на прощание попросил не пропадать и выразил надежду, что я доберусь до его танков и придумаю что-нибудь и для его любимых детищ. Я ответил, что я тоже на это надеюсь, но мы люди военные, куда пошлют, в том и копаемся. Его мой ответ позабавил.

Мы отъехали метров на сто, Громозека притормозил, и в машину заскочили две тени, оказавшиеся бойцами в маскхалатах.

– Свои, – буркнул Громозека.

– Я так и понял, – ответил я. Я и правда даже не дёрнулся. Не успел среагировать.

Я уже понял, куда меня везут, и, честно говоря, нервничал. Ехали мы долго уже в темноте, разгоняемой лишь слабым светом фары (одной – война, всего не хватает), да ещё и со светофильтром. Потом немного прошлись. Нас остановили такие же молчаливые тени, быстро обыскали, проводили сначала через невидимое оцепление, потом через видимое, к чёрному большому автомобилю. Я немного начал разбираться в авто этого мира. Так вот этот, к которому я подошёл, аналог представительского класса этого времени.

Дверь передо мной открыли, я сел, увидел его, вздохнул. Всё же он решил со мной пообщаться лично.

– И снова здравствуйте, товарищ Сталин.

– Здравствуйте, товарищ Данилов, – сказал он, сверля меня рентгеном, – я вижу, ви не очень рады видеть товарища Сталина.

– Дело не в том, товарищ Сталин. Вы, бесспорно, легенда, увидеть вас я мечтал всегда, но опыт двух жизней напоминает мне народную мудрость: бойся государевой любви больше ярости.

Сталин усмехнулся, достал трубку, стал её набивать.

– Как ви думаете, зачем ви здесь?

– В этой машине или вообще?

– Для начала вообще.

Я тяжело вздохнул.

– Я честно скажу, Иосиф Виссарионович, я не знаю. Я там прожил довольно бестолковую жизнь, оказался здесь случайно. Но в стороне быть не могу. Это мой народ, это моя земля.

– Читая ваши доклады, я так и не определился с вашей позицией к нашему строю и партии.

– Потому что не было никакой позиции. Я никогда не был коммунистом. И я верующий. Дело в том, что если бы видели, во что превратилась компартия в моём мире, вы, товарищ Сталин, тоже не стали бы коммунистом. Это здесь коммунисты, и большевики особенно, внушают уважение. Тут они настоящие. А там… Хотя мой отец партбилет сохранил. А в телевизор плевал, когда генсеков видел. Насчёт коммунистической идеи тоже не могу ничего сказать. Она так глубока и многогранна, что ею вертят как хотят. Это как учение первого коммуниста на Земле – Христа. Он учил одному, а христианств – сотни.

– Ви назвали Христа коммунистом? – Сталин с прищуром смотрел на меня.

– А разве его Царствие Небесное не коммунизм? Совпадение в сути полное. Обёртки только разные.

Сталин долго молчал, курил. Табак его пах приятно.

– А в этой машине ви зачем?

– Тут только одно может быть, – вздохнул я, – для чего вам потребовалось наша личная беседа без свидетелей. Всё остальное вам ваши подчинённые доложат. И про мои моральные установки тоже. А вот знания о себе и своих детях вы доверить не можете никому. И я вас понимаю. Это уязвимое место.

– Это так. Никому верить нельзя.

– На самой вершине мира место всегда только для одного, – опять вздохнул я, – поэтому мудрые и не идут во власть, не хотят впрягаться в самое тяжёлое на свете ярмо. Я расскажу вам, Иосиф Виссарионович, но напомню, что это ещё не свершилось, и всё можно изменить. В сорок первом моего мира немец не смог дойти до Москвы, маршал Жуков принимал Парад Победы в сорок пятом, а в мире моего двойника США ядерной дубиной весь мир поставили на колени. Мои знания не более ценны, чем данные разведки, ничего не предрешено.

– Мой сын в плену. И это уже случилось.

Я рассказал ему всем известную по фильмам историю про несостоявшийся размен, потому что Сталин маршалов на лейтенантов не меняет.

– Генерал Власов уже перешёл к немцам? В очках такой, ублюдочного вида? В сорок третьем он зачастит в лагерь, где содержался пленный комсостав и ваш сын в том числе. Яков после этих бесед приходил пьяненький и сытый. Вы объявили всех, кто попал в плен, врагами народа. Но эти «враги народа» решили, что не могут допустить такого оскорбления вас, товарищ Сталин, как возможность перехода вашего сына в ряды РОА. Яков погибнет в плену. Наши командиры устранят эту вашу уязвимость. Никто из них не доживёт до освобождения. В ярости гитлеровцы сожгут всех.

Он долго молчал, потом спросил про Василия.

– Василий вырос мажором, избалованным. Вседозволенность погубит его. Сопьётся, оскотинится. Простите, товарищ Сталин. Вам надо знать правду.

Я отпил из фляги. Сталин с интересом проводил её глазами, я протянул флягу:

– Родниковая вода. Я не пью. Нельзя. Много контузий. Из-за моих знаний мой мозг мне не принадлежит. Рисковать им не могу. Вернее, так глупо не могу. И боюсь. Как оно в очередной раз переклинит?

Сталин взял флягу, задумчиво вертел её в руках.

– Светлана?

– После вашей смерти урод по фамилии Хрущёв и кучка выдвинувших его реакционеров так охаят вас, что имя ваше станет ругательством. Берию казнят как вашего помощника. Светлана, боясь гонений, подтвердит все чудовищные сплетни о вас, уедет за границу. Чтобы не умереть с голоду, напишет книгу о вас в семье. Но издательствам была интересна только грязь в ворохе постельного белья, а не ваша личность. Книга будет об этом. От книги Светланы останется только её имя на обложке.

Он надолго замолчал. Лицо его окаменело, исполин прямо у меня на глазах превратился в простого старика. Тихо он спросил: