Онлайн книга «Отморозки. Новый эталон»
|
– Эх, хорошо, Глеб Константинович, – произнес он и снова помотал головой. Ощущения оказались намного лучше, и окружающее уже не делало попыток пуститься в пляс, но все же, все же… – Я, пожалуй, поднимусь к себе и приму пару порошков пирамидона, – произнес он, стараясь, чтобы голос прозвучал возможно более бодро. – Голова, знаете ли… – Дорогой Михаил Афанасьевич, – произнес генерал и улыбнулся, отчего лицо его, страшно изуродованное осколочными шрамами, стало еще страшнее. – Никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу: Similia similibus curantur. – Подобное излечивается подобным, – машинально перевел Булгаков. – Совершенно верно. А потому единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской. Пойдемте, – и Львов сделал приглашающий жест. Они спустились в первый этаж подвала, где Михаил Афанасьевич увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом графинчике. Генерал быстро налил две стопки, они чокнулись и выпили. Водка горячей струей прошла через пищевод, туман в голове начал рассеиваться. Львов открыл кастрюльку, вытащил оттуда вилкой залитую острым томатным соусом сосиску и протянул Булгакову: – Закусывайте, Михал Афанасич, закусывайте… Между прочим, – показал он на сосиску свободной рукой, – любимое блюдо государя нашего, императора. Ешьте, прошу вас… Булгаков благодарно кивнул и впился зубами в розовую мякоть. – Ну вот, сейчас еще по одной и… Львов не договорил. В распахнувшуюся с грохотом дверь влетел Чапаев: – Командир, беда. Добрый вроде как помирать собрался… – Подписать все успел? – спросил Львов, поднимаясь с табурета. – То-то и оно, что нет. Глаза закатил, сучий потрох, и вроде как и не дышит. Там ему сейчас Дидеров и Гиршман искусственное дыхание делают, как Александра учила, а вот с лекарствиями… – Та-а-ак… Михаил Афанасьевич, – Львов решительно поднялся. – Вы у нас – доктор, так что вам – и карты в руки. Булгаков помотал головой: – Простите, но я не доктор. Я только-только окончил курс… – Блин, ну доктор, врач, медик – не один ли крокодил? Фиолетово, как вас называть… – Глеб уже тянул Булгакова вниз, во второй этаж подвала, – Скорее, Миша, скорее. Эта сука не должен уйти просто так! Внизу было страшно… Нет, не так… СТРАШНО!!! Тоже не совсем так, но уже ближе. В углу подвального помещения, съежившись, сидел окровавленный человек в остатках дорогого костюма. На стуле посредине подвала сидел второй человек – голый и прикованный к стулу несколькими наручниками. Рядом с ним что-то делали двое штурмовиков, и человек вдруг изогнулся и дико заорал. Орал так, что казалось, будто сейчас рухнут своды подвала. На разделочном столе в другом углу лежал третий человек. Абсолютно голый, весь в крови и, кажется, оскальпированный… Около него суетились двое штурмовиков. Один ритмично и резко нажимал лежавшему на грудь, а второй, вытащив пальцами язык бедолаги, гнал ему в горло воздух из маленьких мехов. – Михаил Афанасьевич, прошу вас, – показал на эту группу Львов. – И побыстрее: если эта гнида помрет – армия не досчитается нескольких миллионов рублей. Золотом, блин! Пребывая в прострации, Булгаков подошел к разделочному столу. Осмотрел лежащее тело и потребовал свой врачебный саквояж. Рыжий Спиридон Кузякин мгновенно унесся наверх, и через пару минут он уже вколол потерявшему сознание человеку кофеин со стрихнином. Через пару минут тот завозился, застонал и приоткрыл глаза. Львов мгновенно отстранил Булгакова, подошел поближе, ухватил лежащего стальными пальцами за лицо и приподнял ему голову: – Ты, сука злое…ая! – произнес он внятно. – Ты что, пидор, решил, что мы тебе так просто помереть дадим? Я тебе сейчас глаз вырву и жрать заставлю! Тут же посыпались жесткие, хлесткие удары, но Булгаков вдруг понял: Львов бьет больно, но не сильно, тщательно контролируя свои действия. В этот момент снова дико завопил человек на стуле, а потом, захлебываясь, закричал: – Прекратите! Я все подпишу! Все отдам! Только… Только не мучайте больше!.. Булгаков скосил глаза и почти сразу же потерял сознание. Пришел в себя он от того, что кто-то водил у него под носом ваткой с нашатырем. И тут же раздался добрый приветливый голос: – Очнулся, Мишаня? – над ним склонился фельдфебель Семенов. На лице его отчетливо читались тревога, озабоченность и даже испуг за привлеченного врача, – Ну, ничего, ничего… Накось вот, попей кваску… Снова кто-то закричал – дико, иступлённо. И почти тут же захрипел-зарычал граммофон: На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Что царит во всей вселенной,
Тот кумир – телец златой…
[74]
Голос Шаляпина звучал каким-то фантасмагорическим диссонансом крикам человека, то заглушая, то переплетаясь с ними. Рядом вдруг возник Львов: – Как он? А-а-а, очнулись, Михаил Афанасьевич? – Он опять улыбнулся своей страшной улыбкой, и Булгаков содрогнулся. – Вы уж нас извините, что пришлось вас задействовать. Сами видите: эта мразь, человеческий мусор, умеют только воровать и предавать. А держать ответ за свои дела не хотят… – Кто это? – слабо спросил Булгаков. – Это? Ну, разрешите представить: Иосель Гершелевич Гепнер, Израиль Борисович Бабушкин – сахарозаводчики, воры и шпионы. А тот, кого вы так удачно откачали – Абрам Юрьевич Добрый. То же самое… пока… – Почему «пока»? – отчего-то шепотом удивился Михаил Афанасьевич. – Ну, как «почему»? Потому что они пока еще живы. Впрочем, это – ненадолго. Вот сейчас еще Терещенко привезут, с ним мы тоже поговорим вдумчиво и… – Тут Львов усмехнулся и пропел негромко: – Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч [75]… Песня эта была Булгакову незнакома, но смысл он понял вполне. И от этого ему стало еще страшнее… – Вы – бандит? – спросил он тихо. – Да что вы? – засмеялся Львов. – Бандиты – они, а я – закон. Я суров, но это – я… – По закону такого нельзя… – А по какому закону они сахар во вражескую страну поставляли? По какому закону всю армию без сахара оставляли? По какому закону на крови народной наживались? – Командир, Терещенко привезли, – вынырнул откуда-то Чапаев. – Извините, Михаил Афанасьевич, – Львов поднялся. – Дела, дела… |