Книга Усмешка тьмы, страница 72 – Рэмси Кемпбелл

– Какого черта, Чарли? – тихо спрашиваю я. – Где я?

– А ты как думаешь? На нашей рождественской сходке.

Возможно, он сказал на ИХ рождественской сходке, но все собравшиеся приветствуют его как своего, когда он проходит в свободный центр зала, где некогда высился алтарь:

– С Рождеством, Чак!

– А вот и еще один из наших!

– Почетный гость!

Увы, никто не признает меня, когда я выхожу следом. Выбрав стульчик в первом ряду у левой стены, я предпочитаю до поры играть роль анонимного зрителя – но вот Трейси объявляет:

– Кто-нибудь из вас, смеянцы, слышал о Саймоне Ли Шевице?

По аудитории проносится явно недоуменный ропот:

– Лишенец? Какой-такой лишенец?

– Ли-Ше-Виц, – по слогам произносит Чарли, указывая на меня. – Лучший из молодых британских кинокритиков, так сказать. Сегодня он – наш почетный гость! Он расскажет нам о раскопанных собственноручно фильмах с Табби Теккереем!

– Сельдереем? – переспрашивает какая-то женщина – должно быть, в шутку.

– Величайшим забытым актером немых комедий! Вы о нем, наверное, и не слышали!

– Кто-то спрашивал о нем на ярмарке в Лондоне!

– Это был я! – заявляю я во всеуслышание, и оборачиваюсь навстречу их единогласно пустым взглядам. Человека, бросившего последнюю реплику, я так и не опознаю.

– В любом случае, я сказал достаточно, – объявляет Чарли. – Теперь вам предстоит услышать по-настоящему опытного, компетентного специалиста!

– Я чувствую себя скорее как жертва.

Надеюсь, этих моих слов никто не услышал – звучат они довольно абсурдно. Меня, похоже, завлекли на очередное бессмысленное действо – а бессмыслицы за время работы над Табби я наелся по горло. И все же я выхожу вперед. Чарли садится на мое место. Редкие аплодисменты уже стихли, и многие зрители выглядят скорее смущенными, чем доброжелательными.

– Не ожидал увидеть вас всех снова так скоро, – сообщаю я тем, кого узнаю. – Полагаю, и вы не ожидали увидеть меня.

Единственный ответ – это слабое эхо от моего последнего слова. Я отчаянно пытаюсь привнести оживление в ряды лиц:

– В любом случае, я здесь для того, чтобы поведать вам о том, что видел!

– Расскажи нам, где ты их видел! – взывает Чарли.

– В Штатах. У родственницы режиссера Харта. У нее есть почти все фильмы с Табби.

Взгляд Трейси явно указывает на то, что такой ответ слишком уклончив, и он говорит:

– И как они тебе?

– Я бы назвал их довольно революционными. По-своему они опередили время.

– Может, они до него не дотянули.

Тебе-то откуда знать, Чак? – так и хочется его поддеть, но я лишь спрашиваю:

– В каком смысле – не дотянули?

– Во многих. Возможно, они были таким старьем, что тебе показались чем-то новым, – усмехается он и прежде, чем я возмущенно разеваю рот, закидывает ногу на ногу, упирая черный лаковый башмак в бывший уступ для стихаря, и объявляет: – Расскажи нам про то, что ты видел, но только не корчи из себя профессора! Выступай. Дай нам славно посмеяться перед самым Рождеством.

И я делаю все возможное. Описываю, как Табби пытается объясниться с дантистом через выпирающие зубы. Рассказываю о том, какой хаос он устроил в библиотеке, о его злоключениях с елкой и шалостях с мышами в магазине одежды. Мой голос – неужто он становится еще громче, когда я подытоживаю каждый фильм? Возможно, виной всему эхо, а может – ощущение того, что никто из присутствующих не слышит меня. Их лица столь же неподвижны, как фигуры ангелов в окнах, застывшие, подобно жукам в янтаре. Мне удается возродить в уме образ Табби – столь ярко, что его озорное лучащееся лицо затмевает безмолвную аудиторию. О скольких фильмах я им рассказал? Больше десяти – точно. Когда я перевожу дыхание и оттираю пот со лба, опасаясь, что жест примут за чересчур театральный, я замечаю, что «гадалка» и билетер, человек со множеством подбородков, смеются – вернее, скалятся друг на друга, не производя при этом ни звука. Я уже представляю, как они общаются с помощью беззвучного смеха, билетер поднимает голову, отчего часть его подбородков расправляется:

– Да хватит уже рассказывать! – кричит он. – Показывай давай!

– Извините, но я не знал, что мне придется выступать…

– А ты выступи! Покажи нам пару его трюков!

– Но как я могу что-то показать? – Я киваю на Трейси: – Вот парень, который тут фильмы показывает.

– Покажи нам себя! – настаивает билетер.

– Ну, это я и делаю, – пытаюсь отшутиться я.

По рядам начинает гулять недовольное бормотание.

– Покажи нам то, что делал Табби в кадре!

– Ты – единственный, кто видел эти фильмы, – поддерживает требование Чарли.

– Но я же не актер. Я не смогу повторить за ним.

– Любой хороший лектор – в чем-то актер.

Я собираюсь сказать, что из меня и лектор, и актер – никакие, но тут кто-то, чье местоположение в зале я не определил, жалуется:

– Мы еще не смеялись. Нам сказали, что мы посмеемся.

Чувствуя, что всем им наплевать на мои попытки быть серьезным, я готов вскипеть. Ну и ладно. Не получилось развлечь их россказнями – пусть. Пусть они получат то, что хотят. С меня слетает всякая спесь – очень маловероятно, что я встречусь с кем-то из них снова, да и потом, в чем они смогут меня обвинить? В том, что стендапер из меня плохой? Моей карьере кинокритика это ну никак не навредит.

– Что ж, смотрите! – объявляю я, и эхо, подбадривая, вторит мне. Итак, что же выбрать? Что-нибудь попроще. – «Табби против телефонисток»! Табби просит связать его с каким-то конкретным человеком, и когда тот отвечает – он только смеется! Мы, конечно, ничего не слышим, фильм-то немой, но когда герои слышат его, тоже начинают хохотать и не могут остановиться.

– Все еще болтаешь? Показывай!

Меня смущает не столько неспособность вычислить говорящего – слова будто сказаны дублером, сокрытым где-то за рядом неподвижных лиц, – сколько отсутствие эха. Возможно, я стою на таком месте, откуда только мой голос резонирует – не могу припомнить, было ли эхо, когда говорил Чарли. Что ж, если все они хотят тишины – проще простого. Я достаю мобильник, прикладываю к уху и начинаю беззвучно смеяться.

Никто не отвечает даже тогда, когда я злобно вскидываю голову и подаюсь всем телом вперед, лишь мимикой и жестами передавая сообщение. С тем же успехом я мог бы добиваться реакции от неподвижных ангелов в окнах. Царящая вокруг тишина будто высасывает из меня энергию, лишает способности взаимодействовать с публикой. Я склоняюсь к левой стороне голой сцены в надежде на то, что действием этим как-то передам тот факт, что получаю звонок от Табби. Если я брошу телефон и бухнусь оземь сам, сподобятся ли они на смешок-другой? Мои выходки оставляют их безучастными, сколько бы яростного беззвучного веселья, заставляющего болеть растянутые губы и напряженные десны, я ни источал. Звук, похожий на приглушенное хихиканье, статичен – помехи от мобильника, не более. Никого я тут не насмешу – и это уже совершенно очевидно. Если аудитории наплевать на мои потуги, это ли не повод остановиться?