Онлайн книга «Тадзимас»
|
Мать Марии Николаевны невозмутимо взяла бумажку и положила ее обратно в секретер. Задвинув поплотнее ящик, она повернулась к командиру красноармейцев и внимательно, с укором, посмотрела на него. Тот окончательно смутился. Надо было срочно выпутываться из создавшегося неловкого положения. – Хлопцы! – стараясь придать своему срывающемуся голосу должную уверенность, обратился он к ожидающему его команды отряду. – Ошибочка вышла. Айда отсюда! И отряд, громыхая по полу сапогами и прикладами винтовок, удалился из дома. Громко хлопнула за ними входная дверь – и все затихло. Сестры Изергины потрясенно смотрели на мать. Мать смотрела на дочерей. Потом она снова достала спасшую их случайную квитанцию. Все вместе, втроем, они стояли и смотрели на эту бумажку. Это была немая сцена, прямо как в спектакле. Некоторое время длилось общее их молчание. И только потом все трое дружно расхохотались. Смех смехом, а дом был спасен. Пока что спасен. А потом…Еще эпизод, из той же эпохи. Юная Мария Николаевна ехала в поезде. Зачем-то понадобилось ехать. Ехала она всего-то – от Симферополя до Бахчисарая. Но – в битком набитом людьми вагоне, и даже не в вагоне, а в тамбуре. Ехала она целый день. И в этом тамбуре так плотно стояли пассажиры, со своими мешками и вещами, что, попытавшись хоть немножко продвинуться вперед и подняв ногу, Мария Николаевна уже не сумела поставить ее обратно на пол: места не было. Так и простояла она, целый день, до самого Бахчисарая, на одной ноге.Когда-то, очень давно, в юности или даже в отрочестве, Марии Николаевне гадала цыганка. Эта цыганка нагадала, что проживет Мария Николаевна девяносто три года. Об этом необычном, странном гадании много раз Мария Николаевна вспоминала. И ведь в самом деле, гадание отдавало пророчеством. Так ведь все и случилось. Мария Николаевна, получается, словно закодировала себя на все свои годы. И прожила действительно девяносто три года. Еще и на полгода больше – из упрямства ли, вопреки ли конкретике предсказания, или просто от рисковости, бывшей в ее характере, – ну прямо как ее мать, протянувшая командиру красноармейского отряда вместо охранной грамоты случайную бумажку, или еще по какой причине, – уж и не знаю, – но это была Мария Николаевна, а не кто-нибудь, и она и в этом отчасти победила судьбу, и воля ее оказалась сильнее воли цыганки гадалки.Мария Николаевна была настоящей дамой, – той, прежней еще, самой крепкой, закалки. Передать это я даже и не берусь. Это следовало видеть самому, это надо было оценить, прочувствовать. Сколько шарма и всепокоряющего обаяния таилось в этой невысокой, до глубокой старости стройной, с прекрасными манерами, с прямой спиной, с открытым, лучистым взглядом голубых глаз, с изящными маленькими руками, с чудесными пушистыми волосами, и вовсе не хрупкой, нет, крепенькой, ладной, пропорционально сложенной женщине, которую и язык-то ни у кого не поднимался назвать старухой! Какая там еще старуха? Чушь! Молодость, вечная, как весна, всегда жила в ней. Она умела быть естественной в отношениях абсолютно со всеми, сразу находила общий язык и с теми умниками из интеллигентской среды, что называются высоколобыми, и с местными жителями, и со старинной ее, задушевной приятельницей, молочницей Клавой, добрых сорок лет, наверное, приносившей к ней на веранду свежее, недавно надоенное молоко и страсть как любившей присесть ненадолго, потолковать о том о сем. Вот уж кто любил Марию Николаевну – так это Клава. Иногда я вижу ее в поселке. Клава, женщина простая, деревенская, истовая труженица, одна, без давно умершего мужа, вытаскивающая на своих плечах огромное свое хозяйство, в котором, помимо целого стада коров, есть еще и всякая домашняя птица, и кабаны, и кошки, и собаки, Клава, работающая, год за годом, от зари и до зари, и вместе с тем натура еще и романтичная, поэтическая, потому что, разыскивая порой своих разбредшихся по окрестным холмам коров, любит она думать свои думы, провожает улетающих на юг журавлей, сочиняет даже собственные песни – и поет их, там, подальше от всех, на холмах, для души, – Клава, человек очень хороший, верный Марии Николаевне человек, вспоминает ее с такой любовью, с такой нежностью, находит для выражения своих мыслей и обуревающих ее чувств такие светлые, предельно искренние, глубокие и добрые слова, что у меня порой слезы наворачиваются на глаза, когда я слушаю ее сбивчивые, но просто потрясающие меня своей откровенностью и неугасимой любовью речи. Вот что значит душевная связь, незаметно, да зато уж навсегда, переросшая в духовную! И все это – Мария Николаевна. Ее воздействие. И ее свет.Иногда мне кажется, что она все видела насквозь. Когда-то сказанное ею – сбывается. Все связанное с нею – с годами обретает особый, более глубокий смысл.В конце ноября девяносто первого года сидим мы вдвоем у Марии Николаевны на веранде, беседуем потихоньку. Речь зашла об архетипах. Мария Николаевна: – Вот, кстати, об архетипе. Мария Степановна Волошина. Помните ее, Володя? Я: – Ну еще бы! Мария Николаевна: – Так вот что я вам скажу. Мария Степановна взяла на себя роль Бабы-яги. Да-да. Сидит в избушке. То есть у себя в доме. В своем доме. В волошинском доме. В Доме Поэта. Сидит, охраняет дом. Сохраняет дом. Кому хочу – открою, захочу – не пущу никого! – А ведь точно! – согласился я. – Каково ей было все сберечь в целости и сохранности? Ведь другого такого, до любой мелочи сохраненного, дома – нигде больше в мире нет. Мария Николаевна: – Помните эту историю с дамой, этакой из себя, женой какого-то крупного партийного чиновника, той, что рвалась в Дом Поэта, прямо-таки с боем рвалась, – посмотреть «руку Волошина»? И Мария Степановна ее – не пустила! – Помню, – сказал я. – Баба-яга! – убежденно сказала Мария Николаевна. – Была Мария Степановна – Баба-яга. Настоящая. Хорошая Баба-яга. Потому все и уцелело. Вот вам и архетип! Как то, об одном нашем общем знакомом, человеке маленького роста: – Все маленькие мужички – Наполеончики. Маленькие Наполеончики. Уж я-то знаю. Навидалась. Повадки, амбиции – Наполеончиковые!.. И этот гражданин – вылитый Наполеончик!.. И опять – абсолютно верно.Максимилиана Александровича Волошина знала Мария Николаевна с детства. Волошин часто бывал в доме у Изергиных, в Симферополе. В Коктебеле в первый раз побывала Мария Николаевна в двадцать первом году. |