Онлайн книга «Неизвестный Алексеев. Неизданная проза Геннадия Алексеева»
|
Шлепая по лужам, идем к монастырю. Входим в ворота и… оказываемся на сцене театра. Идет опера Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Архитектура какая-то ненастоящая. Все ярко-ярко раскрашено. На синих куполах – золотые звезды. На барабанах глав нарисованы окна. И сами формы храмов утрированы до неестественности. Так все живописно, так нарочито небрежно, инфантильно – прямо эскиз Рериха или Кустодиева! Ходят монахи. Говорят обычными голосами, безо всякой елейности. Вышел настоятель в бархатной скуфейке, разговаривает с двумя рабочими: – Да есть там толстая фанера! Говорю же вам – есть! Сам видел! С группой экскурсантов, русских и эстонцев, идем в пещеры. При входе инок с желтым нездоровым лицом и жидкой бороденкой сует каждому стеариновую свечу. Зажигаем свечи от лампады и вступаем под низкие своды. По длинному коридору медленно идем вглубь земли. Далеко впереди и сзади колышутся огоньки свечей. В стены вделаны вплотную одна к другой каменные и керамические плиты с надписями: «Преставился раб божий Евфимий Сергеев», «Преставился раб божий инок Алексий», «Представился раб божий иеромонах Варавва»… Издали глухой голос экскурсовода: – Здесь, в этих подземельях, похоронено десять тысяч человек… Подходим к темному отверстию в стене. Около него табличка: «Братская могила. Усопших 400 человек». По очереди заглядываем в дыру, засовывая туда свечу. Подошла моя очередь. Сначала во мраке я ничего не разобрал – свеча светила слабо, но потом пригляделся. За дырой оказалось довольно просторное помещение, вырытое в песчанике. Оно было доверху набито гробами. Гробы были простые, дощатые, безо всяких украшений, и стояли вкривь и вкось друг на друге. Пошли дальше. Кое-где были могилы побогаче, с досками из черного полированного гранита. Около них горели лампады и свечи. Старушки-богомолки, крестясь, соскребали ногтями песок со стен и собирали его в платочки. У одной из могил старик-горбун причитал нараспев тонким женским голосом. Потом смолк и долгим поцелуем поцеловал надгробную плиту. Тени ползали по стенам. Растопленный парафин падал мне на пальцы. Вышли на волю. У дверей инок с желтым лицом отвечал на вопросы любопытствующих: – Истлевают, не сразу, но истлевают. А вот гробы не гниют, нет. Гробы как новые… Открыли гроб, а из него пламя, всех так и опалило… Монахов человек с тысячу будет, а остальные – разный народ, но не простой: бояре, дворяне, купцы, начальство всякое. Раньше богатые большие деньги монастырю жертвовали, чтобы похоронили их в пещерах… Каждый день, когда служба, поминают всех, в пещерах погребенных. 25.8 Вокзал. Подают «экспресс» Псков – Ленинград. Вагоны все разные – с бору по сосенке. Нам достался совсем старый, дореволюционный, воняющий краской (есть такая особая, железнодорожная краска). Народу много. Народ простецкий – с мешками, с корзинами. Шум, крик, детский рев. Уселись, поехали. Проехали километров 5, остановились и стояли полчаса. Снова поехали. Не торопясь, помаленьку, давая дорогу скорым, поджидая встречные на разъездах. Езда в древнерусском стиле. Но доехали. 26.8 Дача. Лес. Счастливый лес. Осины, елки, сосны – все они счастливы и наперебой кричат мне о своем счастье. Кричат по простоте душевной, от радости, а не от хвастовства. 5.9 Они стоят на трамвайной остановке. Я жду, когда откроется булочная, и наблюдаю за ними. У девушки длинные стройные ноги, и ростом она чуть повыше, но все равно – это она: ее нос, ее глаза, ее волосы, ее жесты. Парень широковат в плечах, но все равно – это я. Уж себя-то я сразу узнаю. Они стоят и держатся за руки. Там у них, на трамвайной остановке, сентябрь 1953 года, а у меня, рядом с булочной, сентябрь 1966-го. Я смотрю на них и чуть не плачу: она так хороша, а у него все впереди. Он может еще чего-то не сделать, но может зато сделать и больше. В том, как она стоит, в ее движениях чувствуется сладкая усталость. Все утро они целовались в его комнате, и теперь он провожает ее. Я смотрю на них и чуть не плачу. Нас разделяют улица и 13 лет жизни. В трамвай с передней площадки входят мужчина и женщина. Мужчина в соломенной шляпе, в широких брюках и в узком длинном пиджаке с прямыми плечами. Женщина в длинном бесформенном летнем пальто и в босоножках. Обоим лет по сорок пять. Мужчина хромает, в руке у него палка. Одно место рядом со входом свободно. Но хромой не садится, а идет вглубь вагона и становится у одного из занятых кресел. С минуту он молчит, потом говорит громко: – Может, вы все-таки освободите место? Вы что, не видите, что я инвалид? – Да вон же, у двери, свободное место! – отвечают ему. – Ну и что! – говорит он. – Я имею право на любое место! Я защищал родину на фронте! Я… Начинается перебранка. – Не бравируйте своей ногой! – кричат инвалиду. – Те, кто защищали родину, этим не кичатся! – На фронтовиков нападаете, сопляки! – орет инвалид. – Я вас от фашистов защищал, а вы мне даже место не хотите уступить! – Вы позорите фронтовиков! Вы просто хам! – кричат инвалиду. – Фронтовиков оскорбляете, сволочи! – вопит инвалид. – Коля, Коля, успокойся, – просит женщина в длинном пальто и теребит инвалида за рукав. – Не успокоюсь! Я им, гадам… 11.9 Шел с Майкой на станцию и злился, что она заставила провожать себя. Со злостью попрощался и зашагал к даче по темному ночному лесу. Иногда мне кажется, что свобода моя близка, что уже падает с плеч многолетняя тяжесть, и буду я веселым, как все люди, буду жить долго и хорошо. Сон. Пришел ко мне Бог. Большой, светящийся, но без бороды и усов – бритый. Пришел и спрашивает: – Зачем пишешь? Я ему отвечаю: – Подозреваю себя в гениальности! Бог хохочет. Хохочет все пуще и пуще, хохочет взахлеб, со стонами, трясясь всем телом, хохочет пять минут, десять, двадцать. Потом падает навзничь и лежит неподвижно, продолжая смеяться, но все тише и тише. Наконец замолкает. «Готов! – думаю я. – Что же теперь будет?» Оглядываюсь. Вокруг молча стоит толпа. Все смотрят на меня исподлобья. Раздается чей-то голос: – Чего ждете? Толпа медленно надвигается на меня. «Каюк! – думаю я. – Бога они мне не простят, не умеют они жить без Бога! У Эрмитажа встретил П. Разговаривали полтора часа. Вернее, разговаривал П., а я слушал, кивал головой и иногда довольно ловко вставлял слова, пользуясь секундными паузами в его речи. |